Классный журнал

Игорь
Мартынов

Добротень

«Добро должно быть с кулаками» — Михаил Светлов, задав тему упражнения своему курсу в Литинституте, увел стерильный абсолют в тенистую амбивалентность. «И нету во мне робости былой, и — интересно жить, когда ты злой», — раскрепостился, среди прочих, студент Евтушенко.

Да что там кулаки! Разматывая свитки в глубь веков, удостоверимся, что бывали калибры и похлеще — доброта не шибко морочилась в выборе средств еще в изначальном, сказочном формате. Вот Иван‑царевич вполне добродетельно устремляется за молодильными яблоками для отца, попутно (и даже трижды) прибегая к поддержке закоренелой людоедки Бабы‑яги. Более того, еще и входит в союз с могучей богатыркой Синеглазкой, племянницей той же Бабы:

«У Ивана‑царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь. Иван‑царевич и говорит ей:

— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные».

И взяла, и подняла, и поцеловала. И обручились, и перстнями обменялись. Добры молодцы во весь фольклор творят всякую дичь без страха и упрека, а также без суда и следствия, ибо априори — добрые.

Но, однако же, обратимся к классикам — основоположникам.

Все мы вышли из гоголевской «Шинели»? Вышли. Акакий Акакиевич мухи не обидит. Он воплощенная кротость, смирение, добродетельность. Тот, кто безропотно подставит любую щеку. В итоге этот добрейший, не пережив кражи шинели и генеральского хамства, испускает дух. Как констатирует мыслитель Михаил Эпштейн, «автор всячески старается вызвать пронзительную жалость и любовь к своему герою, пробудить в читателе добрые чувства к малым мира сего. И потому столь неожиданным оказывается фантастический поворот сюжета, когда Акакий Акакиевич появляется после своей кончины в образе жуткого привидения, явно сговорившись с нечистой силой, и наводит ужас на северную столицу». Только так, через сделку с дьяволом, удалось наказать генерала: «Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом. Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою…» Злобно‑мстительный мотив торжествует над гуманным, оттеняя его бессилие.

«Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Упоенный аскетизм и инквизиторская самоуверенность Кощея Бессмертного усовершенствованы в образе Воланда: нету даже пресловутой иголки в яйце, чтоб как‑никак нейтрализовать зло, тут тотальная его неуязвимость. А участь доброты — быть у тьмы на побегушках, за что, по сути, дарован единственный бонус и фан — полетать голышом на метле.

Трудно быть богом… Вот и срываешься в дьявольскую, адскую тень. И снимаешь обруч добродетели:

«Румата отдернул штору, и в комнату хлынул знакомый пляшущий свет факелов. Множество всадников топтались внизу — мрачных черных людей в остроконечных капюшонах… В дверь с треском били чем‑то тяжелым. Румата нашарил в темноте меч и ударил рукояткой в стекло. Со звоном посыпались осколки.

— Эй, вы! — рявкнул он. — Вам что, жить надоело?

Удары в дверь стихли.

— И ведь всегда они напутают, — негромко сказали внизу. — Хозяин‑то дома…

— А нам что за дело?

— А то дело, что он на мечах первый в мире.

— Ничего, не покалечит. Всем известно: у него обет такой — не убивать.

— Перебью как собак, — сказал Румата страшным голосом».

Видно было, где он шел, мечом прокладывая путь: по краям грудами валялись перебитые. И главарь черных — дон Рэба.

Это сказано в классике.

С лезвий капает свежая кровь. Пахнут порохом неостывающие стволы. И слова. 


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №124. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".