Классный журнал

Иван
Соколовский

Зачем этот цирк

В конце лета компания, где я проходил стажировку, закрылась на неделю. Это была крупная и известная организация в секторе биотехнологий. И дважды в год, к моему большому удивлению, она просто переставала работать. Пустовали офисы в Калифорнии, Кентукки и Амстердаме, замирали заводы в Пуэрто‑Рико и Ирландии, гасли экраны в тысячах домов сотрудников на удаленке. Потух и мой. Каникулы.

Я ждал этого момента, так как, несмотря на все преимущества удаленной работы, со временем она начинает оказывать сильное давление на психику. Я жил в небольшой студии в Лос‑Анджелесе, и каждый день был похож на предыдущий. Я просыпался рано утром, шел в душ, готовил завтрак и в семь часов начинал работать. Да, поскольку никуда ехать не нужно было, я старался начинать как можно раньше, чтобы после работы успеть съездить к океану. День проходил за работой над проектом, который мне доверили на лето. По расчетам компании, на проект у меня должно было уйти тринадцать недель, но я завершил его за шесть. Это, конечно, было моей ошибкой, так как создавать видимость занятости гораздо проще, когда действительно есть чем заняться. И я просто стал напрашиваться на помощь к своим коллегам, и они, между прочим, были очень довольны, поскольку тоже могли таким образом уходить с работы на пару часов пораньше.

Когда мой рабочий день все‑таки подходил к концу, выбор развлечений был невелик: пляж и футбол. В целом это хорошее сочетание, которое помогало мне не сойти с ума за три месяца в замкнутом пространстве. Иногда хотелось разнообразия, но в Лос‑Анджелесе это было непросто. Все мои знакомые (кроме тех, кто родился в городе и не признает его очевидных недостатков) сходятся во мнении, что это невероятно растянутый город, по которому никто на самом‑то деле не хочет перемещаться. Десятки малоэтажных районов соединены шумными разбитыми автомагистралями, забитыми людьми, едущими на работу или с работы. Этот поток не прекращается по позднего вечера. С шести утра и до полудня все едут на работу, а затем начинают возвращаться, заполняя все полосы движения, вплоть до восьми вечера. Поэтому пытаться поехать в Даунтаун или Санта‑Монику, где, кажется, есть жизнь, означает пожертвовать тремя часами своего времени.

И поэтому я выбирал футбол. Записавшись заранее на игру через специальное приложение и заплатив за удовольствие, я ехал на поле и бегал по нему в течение часа. Иногда случались конфликты (в основном с халявщиками, не желавшими признавать, что они не заплатили за игру), но в остальном это была часть моего дня, на которую я мог положиться и которую стоило ждать. Играю я так себе, но зато как бегаю…

Иногда я все‑таки решал поехать к океану. Тут нужно было, чтобы волны были большими, поскольку плавать мне поднадоело еще за тринадцать лет тренировок в бассейне, так что я купил себе бодиборд — подобие серфа, но компактнее и проще в освоении. Вода, как правило, была прохладной, около двадцати градусов, поэтому двигаться приходилось быстро. Я отплывал от берега метров на двадцать и, если погода была подходящей, в течение пары минут видел свою первую волну. Когда она уже вот‑вот должна была обрушиться на меня и поглотить своей белой пеной, я начинал отчаянно грести к берегу и таким образом оказывался на волне, а не под ней.

Это ощущение сложно с чем‑то сравнить. Когда ты летишь с горки на велосипеде, не крутя педали, ты все равно знаешь, что твоей заслуги в этом мало: катишься ты из‑за аккуратно спроектированной и отлаженной работы колес и цепи. А тут под тобой только кусок пластика, но ты все равно летишь к берегу на этой волне, подобравшей под себя тонны воды, а тебя — так, заодно… И случалось так, что я мог немного не рассчитать и начать грести слишком поздно либо встать слишком близко к берегу, и тогда шансов на спасение оказывалось вдруг мало и нужно было нырять под волну, и я чувствовал, как безжалостно она закручивалась надо мной в бушующую смесь пены и воды. Если я не успевал нырнуть, то нужно было просто принять судьбу. Я делал глубокий вдох и старался расслабиться, давая ей тащить мое беспомощное тело к берегу, скручивать и бросать его вверх‑вниз. И когда через десять секунд этого жестокого избиения понимал, что очутился у берега, я рвался обратно с еще большей силой. Потому что нельзя не восхищаться этой стихийной мощью. Или можно, но просто у меня не получалось.

Тем не менее мне иногда хотелось вырваться из этой рутины и метания между сном, работой и пляжем. Когда в июле пришло время закрываться, я был готов. Прожив в Калифорнии почти три года, я ее, признаться, толком и не видел, поскольку все это время находился в южной части штата, и мне было даже обидно. Но тут была идеальная возможность это исправить: неделя отдыха, недавно купленная машина и полная готовность вырваться из ЛА. Выбранное на каникулы путешествие было амбициозным и состояло из трех с половиной тысяч километров, которые предстояло проехать по трем национальным паркам, десяти озерам (включая Тахо, известное зажиточным россиянам как «О, прям как моя машина!»), нескончаемому горному серпантину, а также по жестоким, но красивым улицам Сан‑Франциско и вдоль скалистого побережья Тихого океана.

В путешествии меня решилась сопровождать моя девушка Саша, прилетевшая погостить из Германии. Она Калифорнии видела даже меньше, чем я за три года (хоть это и сложно), поэтому тоже не могла дождаться нашей поездки, но тактично позволила мне заняться всей организацией.

Мы выехали рано утром и направились в национальный парк «Секвойя». Ехать было пять часов, поэтому я постарался обеспечить себя максимальным комфортом. В багажнике лежал большой чемодан с одеждой на все предвиденные случаи жизни — для прогулок, для вождения, для активного отдыха… Под головой у меня была подушка, купленная вообще‑то для длинных перелетов в Россию, но довольно неплохо сработавшая в конце концов в поездке. Спинка кресла была отклонена на сто тридцать градусов, на заднем сиденье лежала сумка с холодными напитками, так что двигался я неплохо.

По дороге мы остановились на заправке, и, выйдя из машины, я вспомнил, что едем мы по пустыне. На улице было сорок градусов, и резиновый шланг бензоколонки стал плавиться и липнуть к руке. Я поскорее залил бензин в бак и запрыгнул обратно в салон, где без перерыва работал кондиционер.

Спустя четыре часа в дороге мы наконец стали приближаться к «Секвойе», и виды вокруг стали меняться. Мы поднимались все выше и выше, температура стала падать, и вместо сухой травы, которая, казалось, вот‑вот должна начать гореть, на склонах стали появляться густые заросли деревьев и кустов, на которые полагалось смотреть, но мне не удавалось из‑за извилистой дороги. В какой‑то момент Саша начала видеть секвойи, ради которых, собственно, мы и приехали. Это были гигантские во всех отношениях деревья, и я сам из‑за лобового стекла видел, как мне казалось, только их корни.
 

Когда мы наконец‑то остановились и вышли посмотреть на этих гигантов вживую, первым, что я услышал, стала русская речь. И шла она не от нас.

— Сева, ну куда ты увел мальчика?! Пусть смотрит, раз приехали! — возмущалась покрытая широкой шляпой мамаша.

— Нет, ну вот, мы же вернулись! — вдруг раздалось у меня из‑за спины.

Соотечественники привычно окружили меня со всех сторон. Но выход был.

— Watch out! — я подобрал фразочку без буквы r, чтобы не было слышно акцента. Дети промчались мимо, в сторону мамаши, и учтиво кивнули, рассекая прохладный воздух между мной и стоявшей рядом Сашей.

Поскитавшись по холмистым лесам и насмотревшись на деревья‑гиганты (включая самое большое в мире по объему и массе), мы поехали дальше. Все‑таки уже темнело, а нам еще предстояла дорога до ночлега. Я снял комнату на «-Эйрбиэнби», и по фотографиям она казалась очень приличной. Однако, когда мы приехали и попытались попасть в арендованный дом, нам стало немного жутко. Весь район походил не то что на гетто, а скорее на заброшенную пустынную улицу во время зомби‑апокалипсиса. Высохший газон окружали хлипкие металлические полузаборы. Стены невысоких домов давно уже нуждались в свежем слое краски. Придомовые территории пустовали. Мы долго пытались открыть кодовый замок на двери гостевого входа, но без толку. В конце концов нам открыла неизвестно откуда возникшая хозяйка. Не отрываясь от своего разговора по телефону, она тут же развернулась и куда‑то ушла.

Мы осмотрелись и поняли, что фотографии для сайта были сделаны либо много‑много лет назад, либо вообще не в этом доме. Весь пол был покрыт разодранными игрушками для собак, а на стенах виднелись следы их когтей. Свет нигде не горел. Может, это было нарочно, чтобы скрыть состояние дома. Мы помялись пару минут у входа, ожидая, что нам все‑таки покажут нашу комнату, но хозяйка так и не вернулась. Я предложил исследовать местность. Пробираясь по захламленному коридору, мы осматривались по сторонам и вдруг увидели дверь, на которой висела белая табличка с паролем от вай‑фая. Мы решили, что собственную спальню никто так обозначать не станет, и вошли внутрь.

Сама комната не казалась настолько безнадежной. Белье на кровати выглядело так, как будто на нем еще не спали. Тем не менее Саша наконец решилась высказать свое беспокойство.

— Нас же сегодня не убьют, да? — с надеждой поинтересовалась она.

— Нет… Нет, нет, конечно, нет, — я почему‑то замешкал.

— А если все‑таки убьют? — продолжала рассуждать она.

Я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть.

За шесть лет отношений я наконец‑то понял, что разговоры с девушками — это игра во впечатления, а не в логику. В логику я должен был играть сам с собой. И выиграть можно было, поставив, например, у двери металлическую бутылку, которая с грохотом упадет, если попытаться открыть эту дверь снаружи.

На следующее утро мы все‑таки проснулись. На часах было три двадцать. Столь ранний подъем был обусловлен тем, что нашим следующим местом назначения был парк «Йосемити», попасть в который без предварительной брони можно было только до пяти часов утра, пока на КПП не появились охранники. У меня, конечно, никакой брони не было, поэтому я предложил Саше доспать в машине, и она согласилась.

К моему удивлению, она так и не уснула. Надо признать, что в этом отчасти был виноват я. Мне было смешно время от времени делать вид, что я начинаю дремать, свешивая голову вниз и закрывая правый глаз (левого с пассажирского сиденья не видно, да и вообще при управлении автомобилем полезно держать хоть один глаз открытым), но кто же знал, что ее отец как‑то раз так заснул за рулем по‑настоящему… Так что теперь она держалась и пристально смотрела на меня. Хотя есть же на то и другие причины.

И вот мы добрались до северных ворот парка «Йосемити». Они не впечатляли. Справа от въезда находился информационный центр, а до остальных достопримечательностей предстояло ехать еще час. Но невзрачность въезда была быстро перекрыта дорогой к самой долине Йосемити, которая тянулась по одному из самых красивых серпантинов, что я видел в своей жизни. Через высокие сосны по обе стороны дороги просматривался рассвет, падавший на скалы. В какой‑то момент мы въехали в тоннель, и я уж было выдохнул, но, как только мы из него вынырнули, перед нами открылась картина, которая показалась мне очень знакомой… Только на следующий день я понял, что последние три года обои на рабочем столе моего компьютера были как раз с этой долиной. И все было один в один. Вид, свет, облака, даже туман там, внизу, — все.

Мы просто ездили и весь день останавливались, чтобы посидеть и посмотреть на реки, скалы и водопады. Кругом не было никого, и только к девяти часам парк стал наполняться людьми. Но мы к тому времени уже на него насмотрелись. Я предложил забраться по тропинке на одну из гор, чтоб увидеть очередной каскад водопадов, и Саша даже согласилась поначалу, но, пройдя двести метров и пропустив вперед две семьи с детьми, она все же сжалилась над собой и сказала, что лучше подождет меня внизу. Притормозил и я.

И потом мы поехали дальше, все по тем же горам, которые мне никак не надоедали, в основном потому, что я так и не мог их толком рассмотреть. Через четыре часа мы пересекли границу штата Невада. Невада была ровно такой, какой я себе ее всегда представлял: мертвая пустыня, но с дешевым бензином. Тут мы собирались остановиться в мотеле, и после прошлой ночи мне казалось, что теперь‑то шансов выжить у нас точно нет, потому что фильмов про серийных убийц в «Эйрбиэнби» я не смотрел, а вот в мотелях — сколько угодно.

Но мотель оказался очень приличным. Просторная и чистая комната, вентилируемая подземная парковка, добрая тетенька на ресепшене, которая сообщила нам, что в четыре часа дня планируется коллективное распитие вина, что очень взбодрило невыспавшуюся Сашу… Так вечерок и скоротали. Сил просто‑напросто не было.

На следующий день предстояло снова ехать в гору, но в этот раз мы, привыкшие уже, казалось бы, к плавной перемене от пустыни до густого леса, увидели то, что я до сих пор не могу объяснить: на подъезде к озеру Тахо мы пересекли очень четкую линию, по одну сторону от которой росли редкие тонкие саксаулы, а по другую — пышные сосны. И таким образом, мы переехали из бедного и унылого городка в пустыне в один из самых зажиточных районов Штатов. Несмотря на огромный размер озера, найти пляж было практически невозможно: вся северная часть была отведена под частный сектор, где знаки обещали нам, что за вторжение в частную собственность по нам откроют огонь на поражение, а на юге и востоке был слишком скалистый берег, с которого не подобраться к воде, поэтому нам пришлось огибать этот гигантский водоем. Мы добрались до небольшого парка, который раньше был усадьбой владельца местной железнодорожной компании. Там мы разложились и провели почти весь день, отдыхая от этих постоянных переездов.

Мы сидели на берегу и смотрели на местных детей, сталкивавших друг друга в воду. И так им было весело, что даже мне захотелось искупаться. Я свесил ногу с пирса и отдернул ее — вода была ледяной. Даже при двадцати пяти градусах тепла вода в Тахо, как я позже выяснил, редко поднимается выше шестнадцати градусов. А детям этим все нипочем. И я все думал, что это только подтверждает мою теорию о том, что, вопреки здравому смыслу, жители Калифорнии на самом деле намного легче переносят холод, чем россияне. Потому что якобы в Калифорнии иметь теплую куртку — это ненормально. А на самом деле вот что ненормально: выходить без нее на улицу в плюс шесть градусов. Или даже лучше в кофте и шортах. Поэтому, когда надо мной начинают подсмеиваться, если я появляюсь в кампусе в куртке и шапке прохладным зимним калифорнийским утром, я объясняю, что, если я из России, это не значит, что я хорошо переношу холод. Это значит, что я умею под него одеваться.

В озеро я тем не менее нырнул.

Пожив простой пляжной жизнью, мы отправились в последнюю часть нашего путешествия — обратно в Калифорнию, к океану. Вдоль него шла знаменитая Pacific Coast Highway, и мы собирались поехать по ней, начав в Сан‑Франциско и заезжая по пути в Кармель, Санта‑Барбару, Малибу… Пока мы ехали до Сан‑Франциско, я все думал, хочу ли я жить в Калифорнии. Четыре дня назад я бы точно сказал, что не хочу. То, каким Лос‑Анджелес показывают в фильмах, нельзя, строго говоря, назвать ложью. Он действительно романтичный, динамичный и даже чарующий. Да, он именно такой, но только местами. И эти места — не те, где ты проводишь подавляющее большинство своего времени. Я вот проводил его в своей маленькой студии, и никуда от этого, кажется, не деться… То есть из нее. Но теперь‑то я увидел секвойи. И долину с заставки ноутбука. И даже бездонное озеро.

И вот я ехал и сомневался: можно ли жить в каком‑то штате просто из‑за божественной природы, до которой ты дай Бог доберешься пару раз за год? И неужели нет такого города, где хочется жить, а не уехать из него скорее? В общем, мы подбирались к Сан‑Франциско.

То, что я о нем узнавал последние три года, шло в основном из новостных сводок об ограблениях, разбитых окнах машин и бездомных. Знакомые, живущие в этой местности, тоже всегда говорят, что вокруг Сан‑Франциско жизнь спокойная, а вот в нем самом — нет.

У нас был намечен очень стандартный туристический маршрут, который начинался с моста Золотые ворота. Мы забрались на смотровую площадку рядом с заливом и, с трудом припарковавшись, вылезли, чтобы попросить стоявших рядом зевак нас сфотографировать (против солнца и с неправильного ракурса, как полагается). Когда мы уже собирались двигаться дальше, к нам вдруг подошли два туриста из Китая и на ломаном английском попросили их сфотографировать. Я сфотографировал. Они забрали свой телефон и, посмотрев на результаты, чему‑то очень сильно удивились. Может, тому, что кто‑то впервые снял их на «портрет».

И тут началось страшное. Оказалось, что они прибыли большой группой, которой теперь тоже, конечно, нужно было сфотографироваться. Разобрались с первой парочкой. Потом со второй. Но они, как головы Гидры, продолжали множиться. А я‑то не могу просто взять и отказать. И снимал и снимал… А они множились и множились…

И тут я увидел паренька лет двенадцати, который, похоже, страдал тут от безделья, не понимая, что такого особенного в этом красном мосте и отчего тут фотографируется столько китайцев.

— Эй, дружище! — крикнул я ему.

Он насторожился.

— Подойди‑ка сюда.

Он послушался.

— Смотри, нажимаешь сюда, потом сюда, потом на кнопку затвора. Понял?

Он кивнул.

— Все, будешь национальным героем. Ты будешь знаменит! — пообещал я ему, и, пока он не понял, что тут произошло, я показал его китайцам, подхватил под руку уже тоже насмотревшуюся на Золотые ворота Сашу и нырнул с ней в машину.

Когда мы въехали в Сан‑Франциско (который я, по правде, вообще хотел объехать, но поддался на Сашины уговоры), я слегка обомлел. Да, местами на тротуарах можно было заметить палатки бездомных, но они не обращали на себя почти никакого внимания. Я не мог поверить, что в американском городе могут быть настолько ухоженные и красивые дома. Узкие и разноцветные, они стояли бок о бок на аккуратных и тихих улицах. У нас был план с местами, которые мы хотели посетить, но я перестал смотреть на навигатор, и мы просто петляли по холмистым улицам и смотрели на то, как можно, оказывается, жить в этих местах.

Потом остановились на случайной улице и пошли гулять. Через парк, мимо по‑европейски домашних, но модных ресторанчиков… Никуда больше не хотелось. Но я понимал, что так ненароком можно и захотеть остаться. И чем дольше я бы смотрел на эти пряничные домики, тем сложнее было бы перестать о них думать. И ладно я, я‑то переживу, но вот Саша…

И мы поехали обратно. То есть в Лос‑Анджелес. Ехали не спеша вдоль побережья, вдыхая морской воздух через приоткрытое окно. Я был доволен поездкой. У меня теперь было воспоминаний на год вперед.

Мы остановились в небольшом портовом городке, Кармеле, чтобы поужинать. Пока шли до ресторана по марине, самим захотелось сфотографироваться, вот до чего дошло. Саша попросила меня взять камеру. Я неуклюже что‑то наснимал, но тут опять услышал родную речь и, как ни странно, не от нее.

— Вот увидишь, Тамара Михайловна, он эту работу через полгода возненавидит! — Женщина лет шестидесяти настолько громким шепотом рассказывала о каком‑то человеке, что я все прекрасно слышал.

— Would you like me to take a picture? — поинтересовалась она у меня, увидев, как недовольно я смотрю на получившиеся у нас с Сашей селфи.

— Да, пожалуйста! — по‑русски сказал я (путешествие, как выяснилось, сделало меня мягче), но она невозмутимо продолжила на английском.

— Come on then, smile. You are in love? You are happy, yes? — командовала она.

Я все не понимал, зачем этот цирк. Но подчинялся и тоже перешел на английский.

А фотография получилась хорошая. Закат, яхты, верфь. И мы смеемся.    


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №123. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".