Классный журнал

 

Телеграм-канал "Отцеводство"


Андреич до сих пор не начал разговаривать с нами на одном языке. О многом хочет сказать, и, когда хочет, мы его, конечно, понимаем. Вот он забирается с яблоком ко мне на колени и дает мне пульт. Это ясно без слов. Слова тут только затемняют чистый, первозданный смысл. И он, когда я включаю телевизор, самодостаточно рассматривает свой мультик, виданный уже и перевиданный. Но каждый раз — как первый, а не последний, нет.

 

 

Потом он хватает пульт и опять дает его мне. Это тоже предельно ясно: нужен другой мультик. Ищем другой. Не сразу, но находим. Несколько новинок подряд он бракует, отрицательно и бесповоротно качая головой. То есть качает, но не поворачивает. А когда-нибудь, машинально думаю я, будет смешивать, но не взбалтывать... Меня мгновенно увлекает эта мысль, и я даже решаю смешать ближе к вечеру, да и взболтнуть с кем-то из приятелей на районе... Всегда ведь есть о чем... С использованием, кстати, многих-многих ненужных слов, которые я умею произносить. Жизнь заставила. Та жизнь, которая и не снилась Андреичу, в том числе и в его возрасте. Вопрос выживания стоял остро, пацаны... И почти что каждый день… Я ж через ясли, если что, прошел.

 

Итак, листаем пультом, и вдруг — вот оно, про строительство машинок из горы мусора! Мультик найден. Это достойная, мотивирующая даже меня вещь. Это будем смотреть теперь несколько раз подряд, ибо мультик, который не стоит посмотреть дважды, не заслуживает просмотра и один раз. Так раньше, в прошлом тысячелетии, кажется, говорили про книгу…

 

И вот он смотрит и смотрит свой мультик, меняются только короткие серии и яблоки за столом….

 

И я думаю: а зачем ему говорить в два года? Нет никакой нужды. Все, что он считает нужным сказать, он и так говорит. С «тата», кстати, перешел на «папа».

 

А то, чего он не может объяснить, в объяснении, может, и не нуждается. Ведь правда, можно же обойтись. И ничего в мире не изменится. Тем более к худшему. К лучшему — может. Мир станет чище без лишних, а тем более грязных слов.

 

Главное — мы с ним изумительно, исчерпывающе понимаем друг друга.

 

— Вот это да! — говорю я, когда вертолет спасает из речки сразу две машинки, одна из которых чудом уцепилась за другую.

 

— Вотэтода! — кричит он и хлопает в ладоши.

 

И знаю, что мы думаем в это мгновение об одном и том же.

 

Только бы он их до берега дотащил.

 

 

––––––––––––––

 

Даша придумала себе развлечение. Причем себе, а не Андреичу. Пазлы. Просто пазлы. Она заказывает очень простые детские пазлы. Ложится на пол. Рядом Андреич. Даша берет пазл, кладет его на пол, берет еще один и спрашивает Андреича:

— М-м-м?

 

— У-у-у... — категорично качает он головой.

 

Отложили.

 

— А этот?

 

— Угу! — согласен мальчик, а радуется Даша.

 

Дело в том, что на полной картинке, состоящей из четырех-шести пазлов, изображена машинка, а он слишком хорошо уже знает, что понимает в машинках гораздо лучше Даши, и потому чувство превосходства не дает ему обнаружить свои эмоции — он слишком уважает себя. Где-то так, а может, и скорее всего, совсем не так.

 

И вот он сегодня идет гулять с Алесей и проходит мимо лежачего полицейского. С некоторых пор Андреич стал почти равнодушен к нему (после того как мы с ним надавили на лежачего двумя тоннами нашей машинки, так что тот только охнул, а Андреич ахнул).

 

Но тут Андреич останавливается и стоит.

 

Однако все быстро разъяснилось. Дело в том, что полицейскому не хватает, так сказать, части тела, совсем небольшой, но достаточной для того, чтобы мальчик увидел в этой картинке пазл, который надо сложить. Там даже выступы были такие соответствующие с двух сторон — и промежуток, голая брусчатка между ними.

 

И Андреич даже попытался собрать пазл, подвинуть одну часть к другой. Кряхтел, кряхтел — тщетно.

 

Но, уходя, глядел на лежачего многообещающе.

 

Я еще вернусь, было написано на лице у Андреича.

 

И уверен, лежачий полицейский содрогнулся.

 

Этот вернется.

 

Он всегда возвращается.

 

 

––––––––––––––

 

Андреича стала преследовать одна девочка. Она симпатичная, но разве в этом дело, говорю я себе.

 

Дело в том, что она просто не дает ему прохода. Мешает ему.

 

То есть они с Алесей приходят на детскую площадку, и там его уже поджидает Катя.

Она старше Андреича, может, на год. Но это ее не останавливает. Наоборот. Он залезает на горку — и она, причем старается же обогнать (это, правда, каждый раз мы еще посмотрим). Он на качельки — она уже сидит на них. Он начинает двигать кубики по трубе — она те же кубики тащит в другую сторону.

 

И он не против, нет. Ему просто нужна ясность в отношениях. Он хочет знать: зачем все это? И пока, кажется, не может понять.

 

Вплоть до того, что Алеся с Андреичем уходят на другую площадку. Так она идет за ними, стараясь опередить!

 

— Катя, ты куда?! — кричит ей папа.

 

А она, такое впечатление, даже не слышит.

 

Маленькая вредительница. Нежное, очень веселое существо с потаенными мыслями и чувствами.

 

В общем, начинается вот это все.

 

Что-то рано.

 

Просто сегодня он ее уже качал на этих качельках.

 

 

––––––––––––––

 

Андреич сегодня зашел слишком далеко.

 

Он разобрался с моим телефоном. То есть во всех смыслах.

 

Нет, ну и в самом деле, зачем ему теперь начинать говорить, если он сделал то, о чем нисколько не сожалеет? Вы поймете, что я имею в виду.

 

Я застал его, в общем, прямо за этим.

 

Мой телефон лежал на столе. Был открыт рабочий чат в WhatsApp. Как Андреич добрался до склада бесчисленных смайликов? Они полностью поглотили его воображение. Он нажимал на полюбившиеся, глядел на строку, в которой они затем появляются, и счастливо, заразительно хохотал. И нажимал, нажимал…

 

И он листал смайлики, вот что еще. Одним пальцем, очень сосредоточенно, не спеша. И не все ему нравились. А я бы и половины из тех, что ему понравились, не выбрал бы.

И вот уже их набралось ряда четыре. Это была яркая картина. Я никогда не забуду. И не только я. Ведь он задумался, тоже посмотрев на все это: а что же дальше-то делать?

 

И тут проходившая мимо мама мальчика мельком заглянула в телефон и беспечно сказала:

— Андрюшок, а ты нажми зеленый кружочек!

 

Он, конечно, сразу нажал.

 

Сообщение ушло. Прямо туда, где меньше всего, я уверен, ожидали именно такого.

 

— Что вы натворили? — в ужасе прошептал я.

 

— А что такое? — переспросила Даша. — Пусть знают!

 

Да, теперь они знали всё.

 

Как ни странно, никто не удивился. Решили, что мне так нравится фото, которое я сам перед этим выбрал и отправил, что это моя такая запоздалая реакция. А что, бывает.

Впрочем, никто так потом и не смог объяснить, при чем тут бесконечные лошадки, волки, тигры и мышки, заполнившие пару строчек. Ну а почему бы и нет? Человек вот так выражает свою радость (а с меня так и вообще давно спроса никакого).

 

А и правда — Андреич так и выражал свою.

 

Но что я хочу сказать-то: и зачем, ну зачем ему вообще когда-нибудь начинать говорить, если при помощи этой сокровищницы смайликов и стикеров можно донести до людей вообще все что хочешь? И рисовать даже необязательно, как он тут начинал было.

Да, любое ведь чувство у людей будущего, каким Андреич является уже сейчас, описывается одним смайликом, а мысль — двумя.

 

И точнее, кстати, будет, чем начать мучительно и бессмысленно формулировать.

 

 

––––––––––––––

 

Мамы очень переживают за своих детей на гимнастике, куда ходит Андреич.

 

— Давай, давай, не падай! Ну что ты?! — нервничает одна, когда мальчик неуверенно раскачивается на бревне, хотя она его крепко вроде держит за руку. — Ну как ты вчера на улице-то ходил по бревну сам?! Я же офигевала!

 

Она просит глазами поддержки у других мам, но никакой поддержки нет и не жди: тут каждая за себя, вернее, за своего гимнаста. Встать в очередь первыми на кольца, на кубики, и хорошо бы три раза успеть пройти (за те же деньги), пока все тут два не могут осилить... И чтоб никто не тронул моего... А то опять эта пришла с рюкзаком за спиной... Ну зачем ей в спортзале рюкзак? Опять чтобы на батуте самой попрыгать, да еще с разворота задеть вон ту девочку этим рюкзаком?.. А эти почему вдвоем со своим сыном везде ходят?.. Всем же русским языком сказали: в зале один ребенок — один взрослый! Нет, так и тянет их всех именно сюда... А вот одна мама вроде поспокойней остальных. В зал зашла, но за мальчиком не смотрит даже, села на гимнастическую скамейку и растворилась в телефоне. Потом спохватилась, подходит к тренеру и говорит: «Мы готовы повисеть на кольцах...» А все здесь, милая моя, готовы, тут у нас очередь…

 

Потом та мама подходит к другому тренеру: «Мне надо отлучиться на десять минут, вы же все равно здесь, посмотрите за Костиком?..» И пропадает на полчаса. Уже занятие закончилось, бедный Костик сидит на полу, молчит, руки на коленках сложил, вот-вот заплачет, но держится.

 

Тренер ему говорит: «Не бойся, парень, мы тебя тут не бросим... Не переживай!» Неформально поддерживает Костика в трудную минуту. Но и у Костика нервы не железные. В какой-то момент он забивается в щель между стеной и косо поставленным матом, и уж там — навзрыд.

 

Да пришла, пришла она потом.

 

 

––––––––––––––

 

Был очень сильный ветер. Какой-то просто неимоверный. Андреич вышел из дома, поежился и вдруг медленно поехал куда-то в сторону на своих новых желтых сапожках. И ничего нельзя было изменить. Кто ж знал, что сапожки так скользят.

 

То есть ехали его сапожки, а он в них стоял и не падал. Да, он держался на ногах, вот что поразительно.

 

В общем, мальчика просто уносило от нас ветром.

 

Такое не каждый день увидишь.

 

Андреич и сам был очень удивлен.

 

Так его унесло до самого забора. А это, извините, метра два. Андреич тюкнулся о забор и остановился.

 

Можно было подумать, что он сейчас заплачет. После всего пережитого. А он вдруг засмеялся. И кажется, он хотел продолжения.

 

Конечно, не каждый день можно прокатиться на ветре.

 

Оседлать его. И прокатиться.

 

А позже бы вышел — могло бы и смыть.

 

 

––––––––––––––

 

На прогулке Андре совершенно равнодушен к собакам, а они — к нему. Но! Другое дело — кошки.

 

Понять, что тут за химия, не представляется возможным. Однако факты упрямы, как те самые кошки.

 

Сегодня на детской площадке к Андре начала пытаться прислониться черная кошка. Но все-таки брюшко у нее было, слава Богу, белое. Она расхаживала возле Андре с самым независимым видом на свете и держалась при этом все ближе и ближе к нему.

 

И он тоже не сторонился ее. Более того, он сходил за своим самокатом, тоже, кстати, черно-белым, и сделал приветственный знак рукой: садись! То есть просто хлопнул по сиденью. А она взяла и запрыгнула. Дрессированная какая-то кошка попалась. Или Андре ее уже выдрессировал.

 

На площадке было много детей и взрослых, но эти двое интересовались только друг другом.

 

И похоже, Андре намерен был покатать кошку, да и она не против. Раздумала она в последнее мгновение. Соскочила. Похоже, что-то вспомнила и передумала.

 

А, кажется, она вспомнила, что им пора на горку. Она оглянулась на Андре: за мной! И он побежал за ней. Тут уж многие на площадке остановились и наблюдали за разворачивающимися событиями. Ведь кошка с тонким изящным ошейником до сих пор гуляла сама по себе, не признавая никого вокруг.

 

А Андре дал понять, подняв указательный палец: жди меня! И убежал за маленькой желтой машинкой. Оказалось, он захотел показать ее кошке. И показал. Как-то она не воодушевилась.

 

Люди многозначительно и тихонько спрашивали Алесю, их ли это кошка. Няня ничего не подтверждала и не опровергала. Она знала жизнь.

 

Между тем, освоив горку, кошка и Андреич пошли в сторону небольшого озера.

 

Она хотела, видимо, показать ему что-то еще. Шли уверенно.

 

Тут уж Алеся не выдержала и перехватила мальчика у кошки. А то мы же не знаем, куда она могла его завести. Ищи потом мальчика в воде.

 

Не дай Бог. Это вам не под диваном спрятаться.

 

А кошка шла себе к озеру, и похоже, в полной уверенности, что мальчик следует за ней. Да, она была очень уверена в себе. Оглянулась — а и нет мальчика.

 

Тут она фыркнула — и не спеша, теперь уж точно не оглядываясь, направилась в другую сторону.

 

Весь вид ее говорил: не очень-то и хотелось.

 

Но весь вид ее говорил и еще кое о чем.

 

Обязательно вернется.

 

Я уж не говорю об Андре.

 

 

––––––––––––––

 

На гимнастике встречаются разные люди. Вот Миша. Он старше Андре на год. И как-то Андре запал ему в душу. У Миши, кстати, такие большие синие глаза, и он так пронзительно ими смотрит прямо, кажется, в эту самую душу, что ведь даже не по себе. Как-то вроде мы отвыкли от такого подхода. От такого внимания человека к человеку. По крайней мере, об этом думаешь, когда Миша смотрит на тебя.

 

И вот дети начинают играть в мяч прямо на батутах. Все они постарше Андре, наверное, на год, но занимаются в одной группе. И ему хочется с ними, но возьмут ли? Трое кидают друг другу мяч, Андре мнется в стороне. А ведь этот мяч-то на батут он принес с собой, а не они.

 

И тут Миша ловит мяч и кидает его Андре. Тот не ожидал и не поймал, конечно. Промахнулся. Он бы и так промахнулся, наверное, а тут еще и не ожидал. Но Андре стремглав метнулся к мячу и бросил как умел обратно Мише.

 

Остальные мальчики стерпели и продолжили. Очередь принимать дошла до Миши.

И что же делает Миша? Он принимает мяч, сложно брошенный поверху, бежит с ним к Андре и отдает ему. Возвращается на место. Ждет. Получает мяч обратно.

И смотрит, смотрит своими синими глазами.

 

 

––––––––––––––

 

Андреич не очень любит ласты. Ласты — это не его. Чужеродная материя. В материнской утробе ласты не положены даже как опция. Так что он и в воде бассейна относится к ним с сомнением. Пользуется, но скрепя сердце.

 

И вот сегодня Андреич надел их считай что сам. Осознал вдруг плюсы. Надел и даже помахал Даше: все, пошел, пока. И пошел.

 

И прыгнул с бортика стоя. А еще пару недель прыгал в воду, то есть слезал, только сидя.

И, уйдя под воду, секунд пять, не меньше, плыл под водой с широко открытыми глазами навстречу солнцу (очки он все-таки категорически отказывается надевать. Они в утробе тоже, кстати, не поощрялись).

 

Солнцем для Андреича в бассейне является тренер Инга. И разве только для него?

 

Я вот, честное слово, не могу понять. Ну не могу. И на этот раз вот чего. Даша не умела плавать. Вообще. То есть по-собачьи могла для виду продержаться на воде, но не злоупотребляла этой способностью.

 

И вот, насмотревшись на Андреича, она тоже записалась к Инге. А потому что от добра добра не ищут.

 

Прошло два месяца. Даша говорит:

— Хочешь посмотреть?

 

Конечно хочу. Ведь до этого они не афишировали свои занятия. Я не то чтобы страдал от этого, но помнил.

 

Ну я и посмотрел. И с тех пор не могу понять. Потому что Даша проплыла один бассейн кролем, второй — брассом, третий — на спине, а на четвертом показала «дельфин». И все тут. Или еще не все.

 

Нет, не все! Еще и под водой потом один бассейн. Ну это был уже просто вызов.

 

И все это еще и хорошего, а то и просто отменного качества, особенно кроль! Да, при «дельфине» руки пока никак не взмывают над водой, но и не надо, я считаю. Но кроль-то, кроль!

 

Еще раз: два месяца назад она могла в этом бассейне утонуть.

 

В общем, спасибо Андреичу. Без него ни о чем таком даже мечтать не приходилось. «Даша? А что Даша?.. Она же не умеет плавать...» — так про нее говорили люди.

Это было то, что навсегда.

 

Ничего нет навсегда.

 

––––––––––––––

Я только не понимаю, чего так смеяться? Да еще над отцом.

 

Я всего-навсего спросил его на английском, любит ли он маму.

 

Потом предложил пойти купаться и спать — на нем же.

 

Так у Андреича каждый раз просто приступ хохота. И смотрит так, что мне все ясно: «Папа, а давай еще раз на бис?! А? Ну пожалуйста!! Очень хочется еще посмеяться!»

Нет, я понимаю, конечно. Произношение не то. Но неужели настолько?

 

Он понимает, по-моему, все, что ему ни скажи на английском. Я, собственно, поэтому и решил попробовать — чтобы убедиться лишний раз.

 

А он хохочет.

 

Может, потому, что Андреич ни от кого пока, кроме Алеси, не слышал английских слов? И думает, может, что она одна в целом мире разговаривает на этом варварском наречии. И потакает ей. А стоит мне сказать пару слов — так его бросает в хохот: ты-то, отец, куда?!

 

Хохот, значит?

 

Ну ладно. Тогда сам что-нибудь скажи. Хотя бы так, как я!

 

Что, слабо?!

 

 

––––––––––––––

 

Мы решили позавтракать с Андреичем в тихом ресторанчике. Ничего вкуснее их полбы с белыми грибами изо всех каш я и не ел, пожалуй.

 

Андреичу достались драники, и он увлекся.

 

А разве плохи были сырники в аккуратных кубиках?.. Да все было как надо и даже немного лучше.

 

Потом стало, казалось, еще даже лучше. То есть за соседний столик, почти вплотную к нам, села девушка с белоснежной собачкой. Я подумал, что им с Андреичем будет весело.

 

«Не могу не спросить...» — спросила Даша девушку.

 

Девушка с удовольствием рассказала, что собачка — разновидность хаски и такой маленькой, как сейчас, она не будет, а вырастет примерно в три раза. Я представил. Три раза — это много. Это еще не собака Баскервилей, но все-таки хорошо, что, как объяснила хозяйка, у собачки еще только режутся зубки.

 

Я подумал, с нежностью глядя на Андреича, что вот у него, например, все зубки уже прорезались. И что у него с утра будет вообще день рождения.

 

Собачке, кстати, сразу принесли подстилку и миску с водой. То есть, понял, мы попали в pet-friendly-локацию.

 

Ну что ж, Андреичу ведь тоже принесли стульчик. То есть тут и к детям неплохо относились.

 

На собачку с умными блестящими голубыми пуговичными глазами Андреич, впрочем, особо не отвлекался. Он отвлекался на драники.

 

А вот она на него поглядывала с интересом. Что-то, может, родственное обнаружила. Или унюхала.

 

И может, она решила все же обратить на себя внимание. А может, просто так залаяла. Но лаяла, оказалось, отрывисто и нервно. И даже зло. И не такая уж красивая, кстати, собачка, как сначала показалось. Белесая вся какая-то, выцветшая, с посиневшими от злости глазами.

 

Я поразился, как стойко все это перенес Андреич. Он сильно, крупно вздрогнул от неожиданности; дернулся всем телом. Потом он не отрываясь очень внимательно смотрел на нее. Просто не мигая.

 

— Надо же, — сказал я вслух, — даже не заплакал. Молодец ты, Андреич!

 

Он так же внимательно посмотрел на меня. Я бы сказал, оценивающе. То ли меня он оценивал, то ли мои слова. То ли оценивал вероятность того, что надо все же плакать.

Нет, не заплачет, понял я. Мой сын.

 

Тут собачка залаяла снова. Еще, мне кажется, громче, а главное, более нервно.

 

Андреич снова вздрогнул, помолчал еще несколько секунд. Он глядел на нее, мне казалось, с огромным упреком. Ну зачем ты, читал я в его взгляде, ну я же держался. Я же не хотел…

 

И только после этого его прорвало.

 

Он разрыдался страшно и безутешно. И даже на руки брать его было бесполезно.

 

Хорошо, что к этому времени мы уже расплатились. И спаслись бегством.

 

Мы ему потом, конечно, рассказывали про то, что собачка маленькая и что зубки у нее только режутся... И что-то еще и еще…

 

А мне было так обидно. Невероятно обидно. Он ведь так держался. До последнего. Никто больше него не продержался бы в такой ситуации.

 

Ну что же она?! Не могла помолчать?!

 

 

––––––––––––––

 

Вот это да!

 

Все-таки одна девочка по итогам дня рождения у Андреича появилась.

 

Ее зовут Мира. Она старше него примерно вдвое. В каком-то возрасте это было бы странно, а могло бы стать и непреодолимым препятствием, но не в этом.

Ведь что нужно-то, оказывается? Как всегда, все просто. Чуть больше теплоты. Участия. Искреннего внимания. А не то что ходить по пятам и дразнить человека.

 

Мы-то, зная, как спокойно Андреич относится сейчас к другим детям, ни на что случившееся не рассчитывали. Казалось, Андреича сверстники не очень интересуют, если не сказать совсем. А зачем ему? Даша освоила много специальной литературы по этому поводу и убедилась во всем, в чем хотела. Да, так и должно быть. Пока он намерен побыть с самим собой. Это вообще-то редкое качество, доступное мало кому из взрослых.

 

В общем, все эти построения полетели к чертям, когда я увидел, как Андреич сам берет Миру за руку и как они парой идут по улице.

 

До этого они рассматривали подарки, она ему что-то даже, я видел, шептала и потом, можно сказать, смущаясь, бежала к маме... То есть они провели какое-то время вместе и даже, можно сказать, наедине.

 

Но предложить ей руку?! Да это не укладывалось в голове. Ей-то не привыкать — у них в детском саду люди так и ходят. Но он-то?! Почему захотел? Что взыграло в этом человеке? Желание особого человеческого тепла? Да вроде не обижен. А мы все тогда на что?.. Нет, я понимаю…

 

Мне кажется, какой-то новый мир открылся вдруг ему. Бездонный, переливающийся всеми цветами радуги (нет, не то!..), искрящийся, новый мир…

 

Знал бы ты, Андреич, родной, какой ящик Пандоры ты открываешь.

 

 

––––––––––––––

 

Утром Даша хотела, чтобы Андреич почистил зубы. Он обычно не против, но только не в это утро. Он был занят: надо было пересчитать пальцы на обеих руках, а если быть точным, перебрать их, а потом с криком «Данн!» (похоже, адаптированное к действительности «Down!») двенадцать, а лучше пятнадцать раз скинуть новую машинку с дивана. Это занимало время, и Андреич не намерен был тратить его впустую, то есть на чистку зубов, потому что все равно невозможно понять, зачем это.

 

Но Даша делала то, что должна. Андреич противился в меру сил, которых с утра было особенно много. Ему претило.

 

Потом Даша пыталась накормить Андреича овсянкой с яблоками. А вот яблоки в овсянке Андреич терпеть не может. И он мучительно долго и методично выковыривал яблоки из овсянки, потом складывал из них кучку в стороне от тарелки.

 

Яблоки есть яблоки, имелось в виду. Не надо мешать их с таким низким жанром, как каша. Хоть и овсяная. Или так: мухи отдельно, компот отдельно.

 

А Даша пыталась сбыть под шумок все-таки и яблоки. Да какие это яблоки, в конце концов! Насушили, накрошили, нехристи. Даша это тоже понимала, однако все равно пыталась скормить квазияблоки Андреичу. Он держался, заняв круговую оборону по всему периметру стульчика.

 

В конце концов, раз так, он отказался и от каши, и Даша приготовила ему омлет с сыром и положила рядом свежий огурчик. На том и сошлись.

 

В общем, обычное счастливое апрельское утро.

 

А потом, когда считалось, что Андреич наелся, они перешли на диван, и Даша сделала вид, что на пару минут прилегла и в легком утреннем изнеможении прикрыла глаза. Тут я увидел, что Андреич крадется к ней с чем бы вы думали? В руках у него была зубная щетка и еще что-то. Потом оказалось — наклейка, из тех, что подарили на день рождения.

И вот он подкрался совсем близко, прямо к лицу Даши, и постарался засунуть зубную щетку ей в рот. Потом туда же он решил отправить и наклейку, олицетворявшую сейчас в его представлении, видимо, кусок яблока.

 

И он успел ловко сделать свое дело. Даша в панике открыла глаза, когда и щетка, и наклейка были у нее во рту.

 

А он просто хотел показать ей: «Смотри, мать, вот как это бывает! И вот что люди при этом чувствуют!»

 

 

––––––––––––––

 

Мира, с которой Андреич подружился на дне рождения, прислала ему песню. Да, она только что записала новую песню — на папин телефон. Песня оказалась известная: «Вот новый поворот, и мотор ревет... Что он нам несет? Пропасть или взлет?..»

 

То есть, думаю я, она отдает себе отчет в том, что пока не понять, чем все это закончится.

Нет-нет, я не исключаю, что так совпало. Вначале была песня. Она ее просто пела. И только потом песня оказалась у Андреича. Но это должно было случиться.

 

Песню Андреич принял благосклонно и даже ответил. Он долго что-то мурлыкал в ответ. Мы просто заслушались. А Даша еще и записала.

 

Отправила Мире, конечно.

 

То есть у них отношения по переписке.

 

«Тиндер» придет за тобой.

 

 

––––––––––––––

 

Пока Андреич на гимнастике с рассеянной улыбкой висел на кольцах и на турнике, я заметил девочку лет четырех, которая страдала на этих занятиях.

 

Есть люди, которым там неуютно, их видно. Совсем маленький мальчик, бабушка которого, кажется, не до конца понимает, что тут происходит и что они вдвоем должны делать, к чему стремиться.

 

Есть девочка, которая, мне кажется, просто боится за себя и поэтому не кувыркается, когда ее просят, и отказывается от посторонней помощи, а посторонней она считает помощь тренеров.

 

Впрочем, есть дети, которые прямо сейчас с удовольствием вытворяют такое, что не по себе: а что, так можно маленькому человеку?

 

Так вот, девочка лет четырех сейчас демонстративно уклонялась от упражнений, а потом подбежала с плачем к маме.

 

Та, конечно, перепугалась:

— Что такое, милая?

 

— Он меня удари-и-ил!.. — сквозь слезы проговорила девочка.

 

И она даже показала куда-то на бровь.

 

— Кто? — испуганно переспрашивала мама. — Тренер?!

 

— Да!

 

— Но этого не может быть!

 

Я подумал, что случайно-то мог и задеть.

 

Девочку успокоили и отправили обратно в зал, позаниматься еще, хоть она и не хотела очень.

 

Но через несколько минут она опять была возле мамы:

— Он меня опять ударил! Я туда больше не пойду!

 

Нет, ну мама уже внимательно смотрела за девочкой: никто ее и пальцем же не тронул.

Девочка ушла переодеваться, а я, конечно, понял: она просто не хотела заниматься и на ходу придумала величественную интригу, которая в тренде настроений последних лет и всяких новомодных феминистических штучек. Девочка нащупала ее интуитивно, надеюсь.

 

То есть тренер как абьюзер, вольный или невольный. Беспроигрышно. Не надо ничего доказывать. Если девочке невыносимо, придется просто сменить клуб и спорт. А еще лучше просто пока посидеть дома. Что и требовалось доказать.

Непростая девочка.

 

 

––––––––––––––

Андреича укладывала бабушка. Наверное, поэтому в каждой руке у него была большущая баранка (потому что не жалко ничего для такого хорошенького мальчика). Калач, я бы сказал. С ними в руках и во рту он намерен был заснуть и уже засыпал.

 

Но ведь это было неправильно. И в какой-то момент бабушка спохватилась и попробовала выманить хотя бы один калач у засыпающего и медленно, но верно заваливающегося в другую, но тоже очень счастливую реальность мальчика.

 

Там, в этой реальности, где сон — это и есть явь, Андреичу мнится, что он едет на своей гонке и все время заезжает на смену колес на пит-стоп, как в одной серии мультиков, иначе он бы не будил окружающих всепобеждающим криком «Клё-о!..» (а он обязательно будет всепобеждающим, если на пит-стоп заехать вовремя, то есть, как известно, не раньше и не позже). А «клё» — это и есть, конечно, «колеса».

 

Вот и сейчас он, казалось, уже заснул со своими калачами в руках, но, как только бабушка легонько потянула на себя один из них, он вдруг резко покачал головой на подушке и крепче сжал руки. Глаз он при этом не открывал. Я подозреваю, что он и в самом деле уже спал. Работали инстинкты и подсознание.

 

Бабушка попыталась подступиться ко второму калачу и получила такой же безоговорочный отпор.

 

И пока она думала, по каким флангам развернуть дальнейшее наступление, ибо не оставлять же его на всю ночь с калачами, да просто крошки исколют мальчика, — Андреич, также не открывая глаз, вдруг нащупал край своего одеяла и проворно спрятал руки с калачами под ним.

 

Все, теперь его было не достать.

 

Счастливый глубокий сон до утра был обеспечен.

 

И никаких крошек, кстати, наутро не было.

 

А главное, просыпаешься — а в каждой руке уже по еде, добытой в честном бою.

 

Не яблоко, конечно, но где-то даже сравнимо.

 

 

––––––––––––––

 

Мальчик очень любит рисовать на большой доске, которую ему подарили на день рождения. Причем рисовать одни только машинки.

 

Рисует он вместе с тобой, держится за фломастер или просто смотрит.

 

Рисовать — это вроде просто. Так я всегда думал. Надо более или менее правдоподобно изобразить корпус машины, а потом пририсовать колеса.

 

Но это будет не все. Чего-то будет не хватать. И Андреич подскажет. Пальцем: тик-так, тик-так. Или свиш-свиш, как в культовом мультике про автобус. Дворники. Две палочки из одного места на лобовом стекле его устроят.

 

Всю процедуру придется повторить шесть-семь раз подряд.

 

А вчера Андреич сжалился надо мной. Я начал с присущей мне степенью достоверности изображать корпус машинки, он смотрел-смотрел и наконец покачал головой: лучше не надо.

 

— А как тогда? — растерянно спросил я.

 

— Клё, — коротко распорядился Андреич.

 

Я нарисовал два волнистых, но все-таки замкнутых кружка.

 

Андреич кивнул и показал пальцем: тик-так, тик-так.

 

Ага, ясно! И я пририсовал к клё тик-так.

 

По его лицу я понял: все получилось.

 

Минимализм — наше знамя.

 

Наградой мне были аплодисменты Андреича.

 

Это было неожиданно. Я был польщен.

 

Он, наверное, и сам не ожидал, что я смогу.

 

––––––––––––––

 

— А мы к Андрюше сегодня поедем? — спросила свою маму Мира рано утром.

 

Мама была озадачена. Неужели Андреич и правда запал Мире в душу?

 

Ну вряд ли все-таки. Шутки шутками, но речь-то о детях двух и четырех лет, которые впервые в жизни встретились и разошлись. Канули обратно каждый в свое детство. Каждая.

 

И не нужно играть на нервах готовых растрогаться читателей и поощрять чувства, которых на самом деле нет и быть не может. Лет еще сколько быть не может? Еще несколько.

Я, правда, помню, как в детском саду я однажды не сдержался. Мы ходили парами, мальчик с девочкой, и я — с Ирой Гицевич. И было мне не больше четырех, получается, лет (потому что следующее воспоминание датировано точно пятью, а между ними, я вспоминаю, — бездна), когда однажды, я так хорошо это помню, возле универмага мне захотелось Иру поцеловать. И я не сдержался и сделал это. И был поражен сам собою. И Ирой — в самое сердце. А за нами шла Жанна Михайлова, так она просто охнула. Но заметьте, ничего не сказала. Просто охнула. Хоть я все ждал, что она сейчас как провопит истошно: «А Колесников Гицевич поцелова-а-ал!!»

 

Ира Гицевич тоже ничего не сказала. И даже не охнула. У меня про нее вообще много светлых воспоминаний. Как она рисовала. Как расправляла мне постель перед дневным сном в группе и как заправляла после сна. Жалко, что она ушла из школы после восьмого класса. До сих пор жалко. Может, расправляла бы и заправляла до сих пор. Однако поступила в художественное училище, на рисование. Сделала свой выбор, что ж. Я принял его. И было так обидно за нее, когда на выпускной фотографии за восьмой класс, где каждого сняли отдельно в кружок, ее подписали не «Гицевич», а «Шуевич». Смертельная обида. А она ничего никому не сказала. И я тоже.

 

— А у Андрюши было хорошо... — задумчиво и многообещающе произнесла Мира поздно вечером.

 

 

––––––––––––––

 

Да все к этому и шло. Я считаю, удивляться даже и нечего.

 

Андреич давно присматривался к той картине в доме. Есть у нас такая, подарок друзей. Картина Кати Медведевой. Просто цветы в вазе, просто парят в пространстве. Называется «Свои». А цветы и правда свои, луговые.

 

Картина между тем яркая, заметная. Бросается, между прочим, в глаза.

 

И в общем, это бабушка поймала Андреича на излете.

 

Он, мне кажется, специально дождался, пока мы с Дашей уедем, чтоб ударить наверняка. То есть он думал, видимо, что бабушка — слабое звено. И прихватил фломастер, которым мы бездумно рисовали на большой доске колеса, дворники и временами фары, и залез на диван. Сначала на сиденье, потом сразу на спинку. Так он приблизился к картине на расстояние, с которого мог достать ее фломастером.

 

То есть он решил подправить картину. Что-то в ней Андреича давно не устраивало. Мы же потом все вспомнили. Андреич еще даже переворачиваться не умел сам, мама переворачивала его на живот, и он оказывался лицом прямо к этой картине. Так это было устроено. И он подолгу просто вынужден был глядеть на нее. А куда ему было деваться? Оставалось лишь мучительно всматриваться. Размышлять. Замышлять.

 

И уже тогда, уверен, накипело. Созрело желание что-то поменять к лучшему. Уверен, творческий замысел зародился именно тогда.

 

И на подготовку ушли годы. Точнее, год и шесть месяцев. Не хватало только инструмента. Кто-то назовет его орудием преступления, ибо разве можно рассекать фломастером живую плоть художественной ткани, которая подобна человеческой плоти? Но я назову этот инструмент просто фломастером, да.

 

И вот Андреич моментально вскарабкался на широкую спинку дивана, примыкающую к стене, и успел ведь нанести несколько точечных ударов по картине.

 

Я бы сказал, добавил цветовых пятен, прежде чем бабушка сняла его со спинки и вернула в мир большого спорта, гоночных машин и бешеных скоростей на ковре.

 

И вот я смотрю теперь на эту картину. Да лучше стала! Ну лучше же! Прибавилось, мне кажется, желтого цвета, без которого произведение Кати Медведевой не выглядело таким нервирующим, как теперь.

 

А разве должно выглядеть, спросите вы.

 

А я откуда знаю?

 

Это надо у авторов спрашивать.

 

 

––––––––––––––

 

Сегодня два события. Во-первых, Андреич стал носить солнцезащитные очки.

 

Так ближе к лету, скажете вы, вот и стал. А когда еще и носить-то? Не скажите. Его долго бесила неестественность, заложенная в этом процессе. Ласты на ногах, зубная щетка во рту... И если с этим мы справились, то убедить его, что черные очки, в которых света от окружающего мира становится заведомо меньше, — хорошая, удобная вещь, которую не стыдно надеть... нет, не получалось убедить. Аргументов просто не было.

 

Но в этот день, после того как Андреич провел его на диспансеризации, где ему целый день делали или кардиограмму, а значит, лепили к телу датчики, или УЗИ, то есть возили по этому же телу другими датчиками... В этот день он устал, и в кафе, куда Даша и Алеся заехали, чтобы передохнул, как они меня уверяли, он, а не они, Андреич был вял, несобран и неохотно откликался на внешние вызовы вроде куриного супчика или макарон по-флотски.

 

А главное, ему очень мешал жить луч солнца, тоже пробившийся за стол. Он мешал и раздражал, потому что Андреичу еще закапали в глаза, чтобы заглянуть в них (они там не знают, что глаза эти — бездонные, хоть сколько капай...). Тем более что луч этот постоянно поливал своим слепящим светом его лично с ног до головы. Андреич устал бороться с лучом, а все-таки боролся, и похоже, что из последних сил.

 

И тут Даша придумала сбегать и достать из машины его маленькие солнцезащитные очки, которые на всякий случай предусмотрительно возила. Она примерила их, и надо же — Андреич не содрал очки с себя со зловещим удовлетворением. Сидел в них и даже улыбался. Он просто сумел на третьем году жизни оценить их плюсы, которые перевесили все очевидные минусы.

 

Более того, Андреич не снимал их дотемна, и это ему пригодилось, ибо Алеся вечером посадила его за руль гоночной машины, подаренной на день рождения, он поехал и, вот еще одно удивление этого дня, стал верно, вовремя рулить влево-вправо. Без лишних заломов руля, как всегда бывает у начинающих. Просто сел и поехал, начал лавировать под душераздирающую музыку, которая включается в этой адской машине вместе с двигателем. И это очень нехорошо.

 

Потому что путь его дважды пролегал мимо мамы-утки, вторую неделю крепко сидящей на будущих утятах.

 

Но она нашла в себе силы не шелохнуться.

 

 

––––––––––––––

 

— Ладно, Андрюша, скажи всем гуд-бай! — предложила мальчику Алеся в магазине, где они пережидали, пока мама мальчика закончит стричься.

 

Андреич кивнул. Он все понял верно.

 

Он молча обошел, принципиально не замечая, трех продавщиц, стоявших у выхода с приготовленными для прощания улыбками, и последовательно подошел ко всем, с кем и в самом деле следовало попрощаться.

 

То есть он персонально помахал рукой новым, в открытых коробках, машинкам, а также машинкам на игровом столике (этим отдельно). Темно-синим ботинкам, которые мерили, но не купили (им без особой теплоты). Цветным карандашам в стаканчике. Беговелу, чье назначение до конца пока что не прояснилось (с ним до новых встреч). И панорамным книжкам-сказкам. Конечно, книжкам.

 

То есть матери-то долго не было.

 

 

––––––––––––––

 

Андреич сегодня на гимнастике был за главного. То есть в какой-то момент он, например, подошел к корзине с мячами у входа в зал и увидел, что низенькая калитка, которую все прикрывают за собой, чтобы посторонние, то есть, главное, взрослые, не совались на ковер, открыта. Ну тут он просто ахнул и бросился запирать калитку, ибо это, конечно, непорядок, а точнее, вопиющий беспорядок.

 

И он закрыл в конце концов эту калитку, а было ему непросто. Но Андреич справился. А ведь даже у меня, бывает, не выходит. Такое впечатление, что она всякий раз запирается по-разному, и все с каким-то вывертом.

 

Он потом прыгал в бочку с мнущимися кубиками, это ведь то, что ему очень нравится. Смеялся и радовался. Потом вылез и от избытка нахлынувших чувств крепко обнял Дашу за ноги. А потом увидел тренера и обнял его за ноги тоже.

 

И в то же мгновение, кажется, растерялся.

 

Но все же это не идет ни в какое сравнение с тем, как растерялся тренер. Просто, наверное, отвык от искренних человеческих проявлений в своей тренерской жизни.

Тогда Андреич побежал на батут. Там прыгала девочка, у которой хорошо получалось. Она то на ноги приземлялась, то на спину, то еще. И каждый раз резво вскакивала, и опять.

 

Рядом стояла ее бабушка, которой это в какой-то момент вдруг, видимо, надоело, и она скомандовала:

— А теперь иди на другой батут!

 

Девочка не поняла:

— Зачем?!

 

— Теперь я здесь буду прыгать!

 

Так батут уравнивает людей в любом возрасте.

 

Андреич осторожно миновал бабушку, решил было пройти по бревну, но захотел воды. И снова побежал ко входу.

 

И, о Боже, калитка опять оказалась распахнута!

 

И вновь Андреич неутомимо запирал ее. И сейчас это далось ему уже легче: он, в отличие от меня, уже понимал, что тут к чему.

 

Но мамочки-то, мамочки, которые ждали деток за калиткой! Готовы были, кажется, прослезиться от умиления. Мальчик любит порядок! Вот какой мальчик!..

 

Они еще не видели, как он заставляет меня мыть руки перед встречей с ним.

 

 

––––––––––––––

 

К Андреичу в гимнастическом зале подходит девочка лет пяти, которая уж месяц назад, когда он валялся на полу, приходя в себя после одного из первых занятий, укладывалась рядом и рассказывала, рассеянно и даже мечтательно глядя в потолок, а вовсе не на него: «А у меня зуб шатается…»

 

А тут она подходит к нему и говорит, сохранив все те же интонации месячной давности:

— А у меня зуб выпал…

 

Целый месяц он у нее выпадал.

 

Андреич, у которого за этот месяц все зубы как раз выросли, не может пока по объективным причинам разделить ее восторга и просто смотрит на нее, но все-таки приветственно.

 

Тогда она решает заинтересовать его уже наверняка:

— И мне пломбу на другой зуб поставили!

 

Это она говорит уже с гордостью. Очевидно, что пломба в ее представлении — это вообще знак отличия. Ни у кого еще нет, а у нее есть.

 

Она открывает рот.

 

Андреич закрывает глаза.

 

 

––––––––––––––

 

У Андреича много друзей-зверушек. Есть мишка, есть пингвин, которого изготовил старший брат Ваня лично для Андреича, есть зайчик, есть собачка и котик, которых Андреич забрал из комнаты старшей сестры Маши, есть акула, которую родная тетя Аня привезла с далеких Мальдивских островов, есть несуразный и особенно дорогой ему Басик, есть мышка, есть робот, который по разряду зверушек, может, и не проходит, но всегда вместе с ними, постоянно заодно. Робота Андреич побаивается, но уважает, однако включать не дает, это было бы слишком.

 

Между тем всех этих разных таких существ вдруг объединило то, что на день рождения Андреичу подарили целую кухню, хоть и детскую.

 

Я подумал: это прекрасно, так как будет отвлекать его от другой кухни, которую он ежедневно и с каких-то пор самостоятельно избавлял от яблок, соленой капусты и огурцов.

 

Теперь он каждое утро высаживает своих зверушек на диван в два ряда (кто-то попадает на широкую спинку дивана) и кормит их, впрочем, и яблоками, и капустой, и огурцами, которые достает из холодильника в другой кухне.

 

Потом он всем дает попить из своей бутылочки, по себе зная, что жажда обязательно усилится.

 

При этом он за ними, конечно, многократно доедает.

 

Вчера бабушка, наблюдая за этим долгим утренним процессом, спросила, когда он дошел до робота:

— Включить его?

 

Андреич посмотрел на нее осуждающе.

 

Вечером я спросил его в шутку:

— А почему ты их кормишь один раз в день? Почему только утром? Ты же сам все время что-нибудь ешь.

 

Зря я это сказал. Теперь он кормит их без перерыва на обед.

 

 

––––––––––––––

 

За домом который день работает экскаватор. Это большой желтый экскаватор, такой, как во всех лучших мультфильмах, только он еще лучше. И он ведь роет землю просто без остановки.

 

Зачем? Какой-то смысл наверняка есть. И вот Андреич тоже ищет его. Он подходит к деревянной калитке, за которой метрах в тридцати делает свое дело желтый экскаватор, и пристраивается к узкой щелочке между досками. Он просто прилипает к ней. За калиткой не страшно. И грохот, и лязг совсем не пугают. Ну, пугают, конечно, но не так, как если бы не было калитки.

 

И Андреич так может простоять два часа. Еще ни разу он не ушел оттуда по своей воле.

Попробовал и я. Да, надо признать, есть что-то завораживающее. Действительно не оторваться, если объяснить себе, что тебе больше некуда спешить. Что ты пришел, чтобы увидеть наконец что-то действительно стоящее.

 

Но все же минут через пятнадцать тебе может надоесть. А ему нет. Никогда.

 

Есть, как известно, три вещи, на которые можно глядеть всю жизнь. На огонь, воду и работающий желтый экскаватор.

 

 

––––––––––––––

 

У Даши вчера был день рождения, и она рассказывала об этом Андреичу.

 

— День рождения у меня, понимаешь?! — втолковывает Даша мальчику.

 

Он кивает и делает характерный жест — шумно вдыхает носом воздух и выдыхает:

— А-а-ах!!

 

И все понятно. Он так всегда про цветы.

 

Просто день рождения Даши у него связан с цветами.

 

Это ведь не в последнюю очередь и моя заслуга.

 

 

––––––––––––––

 

Мы с Дашей уехали на несколько дней, и из дома поступают отрывочные сведения, характерно влияющие на тревожную мать.

 

Во-первых, по родителям совершенно не скучает. Нет, даже ни разу не вспомнил. И это, конечно, усиливает тревожность. Ну почему? Больше не любит? Или никогда и не любил? А просто привык. И вот отвык. Да, страшное произошло. И когда мы вернемся, теперь ведь будет ясно, что вся эта пылкая любовь к матери — и не любовь никакая, а в лучшем случае влюбленность. Да еще и первая. То есть шансов на большое чувство никаких и нет. Так, что ли? Да, так. И мать будет думать об этом и жить с этим. И ничем не выдаст своей боли. Все в себе.

 

Во-вторых, Андреич без нас научился кататься на велосипеде. От этого тоже больно. Но и радостно, конечно, чего уж тут. Никто ему ничего не объяснял. И даже его трехколесный велосипед стоял не на виду. Но он нашел его, сел и начал крутить педали. Просто пришло время.

 

Эх, как я катал по своему Семибратову без рук! Я мог проехать от садового участка до дома, а это три километра, с сумками в руках, ни разу не коснувшись руля. Вообще ведь ни разу!

 

И это то, чему Андреича научу только я.

 

 

––––––––––––––

 

Нет, все не так просто. Мальчику не так уж легко дается разлука с мамой (насчет папы уверенности в таком нет, но тут все проще: я пропадал и раньше).

 

Он вынуждает бабушку, дедушку и сестру Даши без конца демонстрировать ему учебные кадры прыжков в воду, которые снимала инструктор по плаванию Инга. Особенно ему нравится съемка мамы в рапиде. Мама медленно наклоняется, отрывается от бортика, входит в воду... Андрей внимательно смотрит, смотрит, потом делает нетерпеливый знак рукой — давайте сначала. И так раз десять подряд. Потом может быть пауза на полчаса и даже на час, но он обязательно вернется к этому видео.

 

Просто оказалось, что другого видео с мамой нет. Она его снимала, а он-то ее — нет.

То есть Андрей держится, но переживает.

 

Видеосвязь мы не поддерживаем. Один раз попробовали, но по окончании сеанса Андрюха не выдержал и разрыдался.

 

Мама есть мама, говорит, конечно, в таких случаях мама мамы.

 

 

––––––––––––––

 

Происходят очень плохие вещи. Я про утку, которая недалеко от нас уже почти две недели высиживает своих. Андреич ведь регулярно навещает ее, а когда подходит с кем-то, делает таинственный знак пальцем на губах: «Тс-с-с...» И сам становится бесконечно таинственным.

 

И вот к гнезду, которое оборудовала утка в зарослях рядом с дорожкой, повадилась сорока. Она не просто разоряет гнездо. Когда утка, которая не сходит с места, по-моему, сутками, все-таки срывается ненадолго, чтобы добыть корма (на селезня, который натворил дел и до сих пор, то есть уже больше двух недель, постоянно ошивается где-то рядом, надежды в этом смысле никакой), она крошит яйца по одному. Уже не стало двух утят. Причем одного, уже имеющегося в яйце не как желток, а как более или менее полноценный утенок, тот, кому не все равно, то есть дедушка Андрея, нашел вчера растерзанным метрах в тридцати от гнезда и успел спрятать от глаз Андреича.

 

И вот вопрос: что делать с сорокой? Кто-то считает, что ее саму надо прибить. Улучить момент и прибить. Но, может, это и перебор, хотя лично я уже даже за перебор. Цинизм сороки все же какой-то беспримерный. Она словно глумится над мамой-уткой и не спеша добивает ее саму.

 

Можно мерзкую сороку страшно испугать. Так, чтобы одна только мысль о возвращении к гнезду утки показалась ей актом самоубийства.

 

Но как это все исполнить, тоже не очень понятно.

 

Я еще об Андрее беспокоюсь не меньше, чем об утятах. Он ведь тоже тот еще утенок.

С улетевшей мамой-уткой.

 

 

––––––––––––––

 

Утром Андрей возился с машинками в маминой кровати. Кровать большая, машинок много, одеяло — это горы и реки, подушки — холмы... Великое раздолье для человека, который проснулся, сбегал за машинками, выбрал те, что могут двигаться по пересеченной местности, то есть два больших внедорожника и один грузовик, и с облегчением вернулся на трассу.

 

Тут приходит бабушка и начинает долго объяснять, что машинки по кровати не ездят, что здесь люди спят и что для машинок у нас много пола…

 

Андреич долго слушал, сначала внимательно, потом уже не очень, потом, казалось, совсем невнимательно. Наконец он вздохнул и слез с кровати.

 

Какой примерный мальчик, подумала бабушка.

 

Андреич взял бабушку за руку и куда-то потащил ее. Оказалось, далеко, на кухню. Он торжественно посадил ее на стул, и она приготовилась к сюрпризу. А что, праздник же, Христос воскрес. В такие дни возможно многое. Не знаешь, чего ждать.

 

Но это было все. Андреич проследил, что у бабушки все хорошо, что сидит удобно, и вернулся в спальню на кровать с машинками.

 

Он просто культурно вывел бабушку из спальни.

 

Потому что мама, которая, как обещали, завтра наконец приедет, не запрещает играть с машинками в кровати.

 

 

––––––––––––––

Вот именно этого я не ожидал.

 

Мы с Дашей вернулись, и мальчик, показалось мне, не проявил никаких особенных чувств в связи с этим. Он только что проснулся, вышел из комнаты, плохо еще, такое впечатление, понимая, что происходит вокруг. Мутным взором окинул нас и сосредоточился на холодильнике.

 

Причем заговорить с Андреичем не очень получалось. Он по-прежнему находился в плохом расположении духа и даже, может быть, готовился всплакнуть.

 

И ведь его вроде не разбудили специально к нашему раннему приезду (во всяком случае, так утверждалось), однако и выспаться ему было в это утро не суждено, а двух главных виновников этого Андреич сейчас видел в упор.

 

Но я-то знал, что делать. Я-то профессиональный Возвращающийся. Я кивнул на бумажный пакет на полу около моего стула и рассеянно бросил:

— Андрюха, будем смотреть, что в пакете?

 

Мгновение — и он у моих ног. Еще мгновение — и в его руках небольшой автобус. Такой, который умещается именно в его ладони. Ничего лишнего, никакого пульта, никакой варварской музыки для привлечения внимания и т. д. Обычный маленький автобус считай что на ладони. Бесценная вещь. И вечная благодарность во взоре. Ответная скрытая нежность.
 

Ни разу за весь день Андреич не выпустил маленький автобус из рук. С ним и заснул, конечно. Это был автобус сразу изо всех его мультфильмов, автобус из его детства. Ну да, из младенчества. У него никогда не было автобуса, кстати, понял я.

 

Но главное событие дня, а может быть, и года произошло за несколько часов до того, как он заснул.

 

И нет, ничто, я же говорю, не предвещало. Андреич, впрочем, присматривался к Даше. Так бывает, когда человек собирается тебе что-то сказать, но все не решается.

 

И вот, поев и оживившись в связи с этим не на шутку, то есть еще к тому же и постоянно посмеиваясь, Андреич вдруг ясно и просто сказал Даше:

— Мама!

 

Потом еще раз:

— Мамма!!

 

И еще:

— Мама!!!

 

Он словно пробовал это слово на язык, и оно ему наконец понравилось, оказалось достойным для произнесения:

— Маммма!

 

Ну тут слезы, конечно, дрожание голоса и век…

 

И маленький синий автобус, только что откатавший свое в тарелке с макаронами по-флотски. С пальцами Андреича в окнах…

 

Да, мальчик все-таки скучал без мамы. Искал ее глазами всю эту неделю. Был в думах о ней. Не хватало мамы-то. И переживания развязали Андреичу язык.

 

Ну а что. Жизнь заставит — еще и не такое скажешь.

 

 

––––––––––––––

 

Андреич накануне вышел из дома. А на улице — снег. Всю жизнь, которая так нравилась ему, завалило снегом, который тоже нравился, но не теперь же, не так вдруг. Снег был, но давно, в прошлой жизни, а этот откуда?!

 

Натуральный белый снег скрыл зеленую траву, черный асфальт, серую брусчатку — да все!

 

Мы как-то не учли этот момент. Снег и снег. Ну да, в мае. Ну можно припомнить и такое. Хотя вызывает чувства, да.

 

У Андреича этот снег вызвал не чувства, а оторопь. Он бросился обратно в дом и отказался выходить оттуда. С ним так никто не договаривался. Что открыл дверь — а там то, о чем не договаривались. Чего там вообще не должно быть.

 

Да, лучше дома отсидеться.

 

Бегом, бегом обратно!

 

Он с недоумением глядел на мать, которая что-то там еще и фотографировала и вообще не собиралась, похоже, спешить.

 

Да тикать надо, вы что!

 

И захлопнуть за собой эту дверь!

 

Пока все не вернется на круги своя.

 

Пока мир не станет прежним.

 

 

Я горжусь тем, что научил Андреича показывать большой палец в знак одобрения. Он это усвоил быстро и намертво.

 

— Вкусная капуста? — интересуюсь я, подкладывая ему квашеной на тарелку.

 

И его большой палец взмывает вверх.

 

Но я совершенно не ожидал, что Алеся научит его обратному движению и смыслу. То есть палец вниз. Дизлайк.

 

Он ушел с ней на прогулку одним человеком, а вернулся другим.

 

Она просто объяснила ему, что палец вверх — это «супер!», а палец вниз — «bad». Он прочувствовал. Усвоил.

 

Дома они читают книжку. Ее же они раскрашивают мокрым широким маркером. Один мокрый мазок, другой — и появляется из ниоткуда на белом листе собака. Такая книжка.

Андреич сосредоточенно молчит. Задумался парень.

 

— Нравится собака? — спрашивает Алеся. И, играя на опережение, показывает: — Супер!

До сих пор он бы просто и надежно покачал головой: нет, не нравится, потому что кошки лучше. (Я так не считаю, но что могу считать я, маленький человек, особенно по сравнению с Андреичем?)

 

Но тут происходит неожиданное. Он сжимает пальцы в кулак и опускает большой палец вниз. А потом для надежности — и другой рукой так же. И глядит на нее победоносно, триумфально.

 

Она ахнула, конечно. К ней вдруг вернулась ее наука. Она, может, думала, что это шуточки. Нет, это полноценный хейт.

 

— Я, — говорит потом она, — даже не сняла это от неожиданности! Просто приняла как есть.

 

Это и называется — научить на свою голову.

 

И уже утром я продолжаю пожинать плоды.

 

— Бэд бой... — с осуждением говорю я ему, когда он отказывается поделиться со мной аппетитным сырником.

 

Он кивает, но показывает на меня. Большой палец вниз.

 

Потом он показывает на себя — и большой палец взмывает вверх.

 

Что ж, все так.

 

 

––––––––––––––

 

И наступила у Андрея стадия отрицания. Что видит, то крушит. Видит стопку книжек — надо сокрушить. На полу уже валяются, ниже некуда, и все равно еще больше разбросать надо, иначе не остыть Андрею.

 

А как остынет, так возьмет одну книжку, попросит почитать, покажет всех, кого в книжке знает и любит. Или любил, а то ведь и не поймешь толком теперь уже, потому что и эту книжку вдруг вырвет у тебя и унесет одному ему известно куда.

 

А когда вернется, тарелки со своего детского стола смахнет. Сразу все. Хорошо, они из такой тягучей резины сделаны, что не трескаются и не бьются, а к полу прилипают.

 

А вчера вечером съел яблоко-то и аккуратно положил огрызок на пол в спальне. Долго не засыпал, и не ясно, чего хотел-то. То на кровати как на лошади мчался куда-то, трясся и прыгал, вцепившись в торец как в загривок, то затихал где-то в ее глубине. Думал что-то свое, глубоко личное. Но не спал. Нет, не капризничал, просто не спал, и все. Не до сна было человеку.

 

Но потом силы наконец-то оставили его. Какие-то силы, может темные, а может и нет. И Андрей заснул все же своим обычным сном праведника, не зная еще, что за день это был и что за победа.

 

А когда проснулся, и тоже раньше обычного, а не позже, например, как надеялись, то сразу подобрал с пола огрызок и как бросит в спящую мать! И хохочет.

 

В мать! В родную мать, которую неделю до того не видел. Которой «мама» только что сказал. Которую так обнимал, что только это теперь и может казаться маме настоящим счастьем.

 

Огрызком любимого яблока в любимую мать.

 

Вот я и говорю: отрицание.

 

Ждем принятия.

 

 

––––––––––––––

 

Что же все-таки с Мирой?

 

Четырехлетняя Мира познакомилась с Андреем на его дне рождения, и вот не идет он у нее из головы с тех пор.

 

Ну ладно, на следующий день после этого праздника она вспоминала его. Но ведь теперь прошел уж месяц.

 

А она ест мороженое, которое ей купила мама, и наслаждается, конечно, но полного наслаждения, такого, что прямо до изнеможения, нет, и это видно, ибо она говорит озабоченно:

— Да, очень вкусно... Надо сюда с Андрюшей приехать…

 

Полным ее наслаждение будет только с Андрюшей.

 

Приезжает к бабушке, залезает в ванну, купается и вдруг произносит задумчиво:

— Баба Лена, а ты у Андрюши была?.. А, не была…

 

И Мира теряет к бабушке интерес.

 

Везут ее за мамой на работу, а она бросает словно невзначай:

— Что-то мы рановато... Может, к Андрюше заедем?..

 

Ах, оставьте, знаем мы ваши девичьи хитрости.

 

 

––––––––––––––

 

Занятия гимнастикой — смертельный номер для родителей. Не для тех, которые отбывают номер за номером — на бревне (или, скорее, бревнышке), в тоннеле, на кольцах... Делают то есть примерно как надо, не перетруждая себя и ребенка. Да, так тоже можно.

 

Мы вот не такие. Мы работаем на износ. Не потому, что уплачено. Вернее, не только поэтому. И вот утруждаемся до изнеможения. А это легко. Надо просто делать то, что должен.

 

И вот тетя Аня, Дашина сестра, без устали пятьдесят минут в гимнастическом зале делает все как надо. И ей уже ни до чего, только перед глазами желто-зеленые звезды туда-сюда летают: вжик-вжик... Попробуйте столько времени делать все как надо, и вы поймете.

Андреичу-то не надо постоянно нагибаться, а надо просто кувыркаться через голову и поскорее заползать в трубу. А если у тебя фотомодельный рост и вес (я уж не говорю про остальное), то ведь намучаешься.

 

Истощенная (а на нее как ни посмотришь даже в мирное время, так это и подумаешь), тетя Аня подходит к выходу из зала, и администратор сочувственно спрашивает ее:

— И что же, тяжело, да?

 

Другой бы на месте тети Андреича не признался на всякий случай ни в чем, но эта простодушно кивает:

— Не то слово! Как сама на кольцах висела, на перекладине крутилась!..

 

— И не говорите! — соглашается девушка -администратор. — Я свою дочку как-то отвела к нам, побегала с ней час и поняла: нет, больше никогда!.. У нас, кстати, следующее занятие со вторника на среду переносится... Андрюша придет?

 

Андрюша-то придет.

 

 

––––––––––––––

 

А, ну все. Сегодня я спросил, где его знаменитый синий автобус, который мы ему на днях привезли.

 

Ведь выяснилось, что автобус-то с секретом. На картонной упаковке был куар-код, по которому можно было скачать приложение, и вот она, возможность управлять автобусом по телефону.

 

Ну мы упаковку-то сразу выкинули, прежде чем Даша, которая вдруг вспомнила, что был же там этот куар-код, все это осознала. Тогда Даша стала его просто искать в сети, копаться в бессмысленных обзорах в «Ютьюбе», не в силах, конечно, как обычно, объяснить себе, зачем ей это надо.

 

И это заняло много времени, потому что изготовитель делает сотню разных моделей таких машин, и большинство из них — без приложений. Но все-таки она это приложение где-то отыскала и на телефон поставила.

 

История в результате продолжилась грандиозным успехом. Автобус триумфально завелся и поехал.

 

То есть выяснилось, например, что все эти неуклюжие громоздкие пульты на вечно садящихся батарейках, конечно, в прошлом. А главное, оказалось, что можно на расстоянии зажигать фары, а этого от рядового маленького рейсового автобуса, который буксовал в миске с макаронами, вообще уже никто не ожидал.

 

Андрей смотрел-смотрел на это, а потом попросил у мамы телефон.

 

И, в общем, я застал уже тот момент, когда автобус демонстративно и виртуозно крутился под стульями, а Андрей сидел, привалившись к дивану, и не давал ему врезаться ни в одну из ножек. Автослалом на ровном месте. Гигант, подумал я.

 

Но когда я написал «ну все», я не это имел в виду.

 

Я имел в виду, что в какой-то момент на телефон пришло очередное уведомление (подозреваю, о доставке новой партии мыльных пузырей), и Андрей машинально смахнул его вверх, туда, откуда оно и выскочило, одним движением большого пальца левой руки.

И вот это называется «ну все». Андрей зажил полноценной жизнью обладателя смартфона раньше, чем научился говорить.

 

Спасибо, что успел научиться переворачиваться на живот и даже ходить.

 

 

––––––––––––––

 

Андреич ужасно чувствует себя без резинового слюнявчика на шее. То есть он ни за что не станет есть, если мы вдруг забыли про слюнявчик. Покажет рукой на горло, вздохнет... Покачает головой, взглянув на кашу: нет, ни за что. А слюнявчик-то? Что, опять забыли? А мне каково, ведь у меня даже слов нет! А, нет, я же «мама» научился говорить. А «папа» — еще раньше…

 

Да, и как бы чего не просыпалось на пол…

 

Андреич отчего-то маниакально помешан на чистоте. Совершенно маниакально. Я знаю, это пройдет, но пока так.

 

Если кто-то что-то пролил, уронил, измазал, Андреич так же искренне и обреченно вздохнет и засеменит куда-то (я, например, не знаю, где это), откуда вернется с пластиковым совком и такой же щеткой. И долго будет собирать просыпавшееся, выметать и заметать…

 

Да ведь непросто-то как маленькому!.. Совок валится из рук, а щетка тем более... А он копошится, переживает за ослепительную чистоту. И сам ослепителен и чист.

А теперь о главном.

 

Ведь никто же не учил Андреича орудовать ершиком в горшке! То есть это гены. Да, но чьи?!

 

 

––––––––––––––

Продолжая тему чистоплотности.
 

Если задуматься, это великое занятие — стоять на берегу озера и бросать камушки в воду. Некоторые умные люди посвящали этому жизнь.

 

И вот Андреич стоял на берегу озера и бросал в воду камушки. Потом он посмотрел на свою ладонь: очень грязная. Он показал ее маме: вытри. Андреич ведь не терпит нечистоты.

 

Мама сказала ему:

— Да, пойдем вымоем руки!

 

Андреич покачал головой: нет, это не то. Он не хотел уходить от озера и камушков.

А у Даши-то давно была задача затащить Андреича домой. И это была прекрасная возможность ее решить.

 

— Надо идти, — настаивала Даша. — Рука очень грязная! Вымыть можно только под краном.

 

Андреич почти согласился, но потом остановился в раздумье.

 

Он стоял, мучительно размышляя. Камушков было еще очень много, а озеро — огромное. Бросать, смотреть на круги на воде, думать... Опять бросать... Нет, это нельзя закончить. Это можно только прекратить.

 

Но он не хотел прекращать. Однако и жить с грязной ладонью он не хотел.

 

И тут он вдруг все понял.

 

Андреич стремительно нагнулся к воде, чудом не упав (зато мама в обморок чуть не упала), и энергично прополоскал руку.

 

Андреич торжествующе вынул руку из воды и протянул маме.

Ну хоть вытереть, мать, сможешь?

 

Смогла. А что делать?

 

И вот теперь можно было с легким сердцем продолжить так славно начатое.

 

 

––––––––––––––

 

Ваня привез мальчику машинок. По-братски. Он достал из рюкзака сначала одну машинку, потом вторую, третью... Машинки были маленькие, но не крохотные, одна раритетная, другая просто гоночная, и очень далеко ездили. После пятой машинки Андреич еще долго вглядывался в чарующую темноту чрева рюкзака: он мгновенно привык, что из нее появляются беспокоящие его душу предметы.

 

Они неплохо провели время, и Андреич даже поплакал, когда Ваня уехал.

 

Потом Андреич пошел посмотреть, как там утка и сколько еще ждать, пока из-под нее возникнут утята, но утки на месте не оказалось. Выяснилось, что накануне вечером два утенка появились на свет, и мама-утка увела их на озеро.

 

Да, их было всего два, и еще два, как известно, пали жертвой злобной сороки, разорившей гнездо с яйцами, когда утка отлучилась за пропитанием. После этого случая мы изготовили подобие чучела из большого черного полиэтиленового мешка для мусора, и это, мне кажется, сработало: он так устрашающе то ли трепетал, то ли скрежетал, то ли бился на ветру, что я удивлялся самой маме-утке: как она-то держится и никуда не прячется от этого шумного страшилы.

 

В общем, утки и утят не было. Год назад случилась такая же история, правда, мама-утка высидела восьмерых, целый день учила их плавать в озере, потом куда-то с ними не спеша удалилась, а когда недели через две вдруг вернулась на полдня, подросших утят было только четверо и она сама казалась сильно исхудавшей и потрепанной в боях: за них, конечно.

 

Андреич пошел на детскую площадку, но Кати, которая все время уже бывает там, когда он приходит, и бузит весело и беспрестанно, на этот раз не было: выяснилось, что она с родителями уехала и даже не обещала вернуться.

 

Жизнь состоит из потерь. Пора начинать привыкать.

 

 

––––––––––––––

 

В комнате Вани стоит гитара. Андрей давно к ней присматривался. И вот наконец вытащил ее из угла и положил перед Ваней: играй давай. Ваню два раза просить, слава Богу, не надо. Мальчик внимательно смотрел и слушал.

 

Инструмент разволновал его. Андрей, похоже, не ожидал, что из него можно извлекать такие звуки. И он, конечно, сам захотел. А не так это, как известно, просто. Но с помощью Вани можно попробовать. То есть один зажимает струны, а другой по ним бьет. И вот она, джаз-банда! Вот он, аккорд!

 

Ваня только одного не учел. Что Андрей не устает от уроков музыки. Двадцать раз, сорок, шестьдесят... С горки-то чаще за одну прогулку скатывались. Что, брат, устал? А еще двадцать?! Оглох от самого себя? Каждый удар по струнам — как плетью по спине? А механическое игрушечное пианино не осваивал ли с энтузиазмом?! А, нет?..

Музыкальная школа жизни.

 

 

––––––––––––––

 

Андрей поехал в детскую поликлинику на очередную прививку. Там надо было подождать. Ну и хорошо, тем более что он увлекся интерактивным столиком, в который вмонтировано пианино, еще какие-то штучки, на которые надо нажимать, а они в ответ издают всякие крикливые звуки.

 

Но тут вокруг коршуном или, вернее, вредной сорокой начала ходить девочка моложе, а вернее, младше Андрея. Как только Андрей начал играть со столиком, ей, конечно, тоже сразу захотелось.

 

И она то с одной стороны зайдет, то с другой. Андрей никому не мешает, со столиком играет. Но места для двоих за столиком нет. А девочка-то хоть младше, а начинает теснить Андрея. Он не сдает позиции, держит оборону и на девочку даже не смотрит. А она, такое впечатление, сейчас на голову ему обязательно уже сядет. А этот культурный мальчик терпит, хотя мог бы и сам подвинуть ее. Но расстраивается, это видно, очень.

Однако он девочку как не трогал, так и не трогает. Но что-то же ему надо делать.
 

И все-таки Андрей нашел выход.

 

Он вдруг с такой болью и укоризной посмотрел на маму этой девочки, что она ее, конечно, сама убрала. А ведь не собиралась.

 

Решил силой взгляда.

 

 

––––––––––––––

 

Вернувшись с футбола, где московское «Динамо» победило четыре—один, я приехал домой. Мальчик тоже только что вернулся — с прогулки. Там он играл в песочнице, кидал по обыкновению камушки в воду и катался на самокате.

 

Теперь мы с ним сидели и смотрели еще один футбол, «Сочи»—«Краснодар». Надо было, чтобы «Сочи» выиграл. И «Сочи» выигрывал! А вместе с ним и «Динамо». Понять это без подготовки непросто, а объяснять нет никакого смысла. В общем, все было нервно, но складывалось хорошо.

 

Андреич ни на секунду не отвлекался. Вряд ли кто-то в этот день был так поглощен футболом — кроме, может, самих футболистов. Да и то вряд ли.

 

И вот в какой-то момент я заметил у Андреича то, что слишком хорошо знакомо мне самому. Когда сильно страдаешь, глядя футбол, то начинаешь тянуться за мячом, как футболист на поле у штанги. Можешь даже ударить и зашибить ногу о журнальный столик. Это ведь своего рода самоотдача. А футболист в этот момент бьет (если дотянется) — и иногда забивает. А иногда забывает.

 

Между тем «Сочи» чуть не забил, а я увидел, как Андреич с перекошенным, можно сказать, от страсти лицом, сидя на своем стульчике, бьет по воображаемому мячу — и мажет в выгоднейшей ситуации. На лице Андреича отразились разочарование и боль (да, он, кажется, задел о ножку обеденного стола).

 

И Андреич даже продемонстрировал повтор момента: ударил и показал, как этот бездарь промахнулся и не помог «Динамо» стать чемпионом.

 

А потом «Краснодар» забил два гола и выиграл. И Андреич устал махать ногами. И только постанывал от переполнявших его чувств. И еще оттого, что он, конечно, немного объелся тушенной в сметане курицей и мандаринами с яблоками, а также сушками с маком.

 

А я смотрел на него и думал о том, что ничего прекраснее футбола и этого маленького мальчика не придумали боги.

 

 

––––––––––––––

 

В сауну Андрей берет маленькую красную машинку. И когда видит, что я лежу, начинает гонки по мне вдоль и поперек. Просто бороздит. И сауна ему нравится, это главное.

Даша называет эту игру «Лежачий полицейский» (надо понимать его особое отношение к лежачим полицейским на дороге).

 

То есть тут полицейский, таким образом, это я. Да, лежачий. Что ж мне, в сауне стоять, что ли? Я и сидеть-то не собираюсь.

 

Но я не спорю. Если уж я и полицейский в доме (нет, это не так), то я не злой полицейский. Я в целом добрый полицейский.

 

Просто в доме должен быть порядок. И это сложно.

 

И закон. А закон — это я.

 

Если уж я — полицейский.

 

 

––––––––––––––

 

И вот когда Андрей начал методично покушаться на Дашины маникюрные ножницы, отыскивая их в самых немыслимых местах, то есть там, куда их положила Даша, она купила ему «Набор доктора», чтобы он занял себя чем-то общественно полезным, а ножницы искала бы сама Даша.

 

Андрей понял, что в руки ему попало что-то очень важное. Он во всем быстро разобрался без посторонней помощи (то есть маму ведь нельзя считать посторонней). Вскоре он уже надевал стетоскоп и слушал всех, кто умел дышать (одна такая нашлась даже среди игрушек).

 

Кроме того, он брал салфетки и заставлял сморкаться окружающих, а тем, кто не мог его поддержать, показывал, как это делается.

 

То есть Андрей полностью усвоил правила игры. Более того, уверовал в них. Для него игра — это ведь и есть жизнь.

 

Особым инструментом с фонариком он проверял у всех, в порядке ли горло, и показывал свое. У тети Ани он, кажется, заподозрил покраснение. Ванино горло ему не понравилось просто так.

 

И тут Даша чихнула. Второй раз, третий... четвертый. Андрей переполошился. Мне стало очень интересно: да что же он будет делать? У доктора Колесникова тяжело больна родная мать! Как помочь? Спасти как?!

 

И тут он все понял без лишних слов, которых он и не знал. Андрей бросился в свой обширный гараж и безошибочно выбрал одну машинку. Это была карета скорой помощи.

 

Он торжествующе поставил ее перед Дашей.

 

Да, поняла и она: надо ехать в больницу.

 

Потому что есть случаи, когда медицина в домашних условиях бессильна.  


Опубликовано в журнале  "Русский пионер" №121. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".