Классный журнал

 

(Окончание. Начало в прошлом номере)

 

Так как самолет вылетал в четыре часа дня, а чемодан был собран, у его хозяина было полно времени заехать в альма-матер.

 

Нынешний ректор ВГИКа Владимир Малышев (а для меня просто Володя) учился в родном институте на год старше меня. Что совершенно не мешало нам быть в приятельских отношениях. Малышев был прекрасным ректором Института кинематографии, а еще он отличался тем, что всегда помогал всем вокруг. И советом, и делом. Короче, Вова не мог мне отказать.

 

— Да, конечно. Юрий Пименов преподавал у нас в институте на художественном факультете много лет подряд. Сейчас тебе скажу когда… А вот — с сорок пятого по семьдесят второй. Как раз уволился, когда ты поступил. Нет, его работ у нас нет, ты смеешься? Ты знаешь, сколько они сейчас стоят? Хорошо, что знаешь. Да, мы много храним в запасниках. А что тебя интересует? На факультете есть специальный человек. За всем следит. Вызвать? Да ты сам спроси что хочешь. Он, правда, не так давно работает. Сам понимаешь, зарплаты у нас мизерные, вот и текучка кадров.

 

Минут через двадцать, подаривших нам массу воспоминаний о дивной вгиковской юности, в кабинет ректора зашел довольно неприятный персонаж, представившийся Альбертом Михайловичем. Везет мне на гнусов в последнее время.

 

— Да у нас запасники ломятся! Уже не знаем, куда девать все эти старые студенческие работы. Иногда устраиваем выставки. Нет, что вы. Никогда ничего не продаем. Да и кому нужно это барахло? Ой, извините, курсовые и дипломные работы за все годы. Могу идти? Но если что нужно найти — дайте время. Я как раз уже несколько недель пытаюсь системный подход найти ко всему этому хранилищу. Даже опись стал делать. Могу идти?

 

Почему-то я был уверен, что он врет. Какой-то этот Альберт был весь неестественный, мерзкий, руки подрагивали, глаза колкие, испуганные и бегающие все время: с ректора (Малышев) на персонажа с экрана (Добровинский). Туда и обратно. Слизняк, короче.
 

Поблагодарив старого друга, я уехал в Шереметьево. Как ни тяжелы были мои мысли после знакомства с Альбертом Михайловичем, а самолет должен с этой тяжестью все равно взлететь. Но пару звонков по дороге я обязательно сделаю…

 

…В восемь часов местного вечера меня срубило прямо в ресторане на глазах приятеля, и я отправился спать в гостиницу. Завтра предстоял сложный тюремный день, и надо было быть свежим. К тому же до тюрьмы, расположенной в верхней части штата Нью-Йорк, пилить часа два.

 

Американская система правосудия совершенно ужасна. В отличие от нашей, где под арестом можно находиться во время следствия не больше восемнадцати месяцев, в США тебя могут держать в этом клоповнике годами. Никто никуда не спешит. Жизнь человека вторична. Главное для прокурора и представителя ФБР — выиграть дело. Чтобы с работы не уволили. Вот почему с подследственным идет отчаянная торговля на базе вульгарного шантажа и не менее вульгарного запугивания: «Мы докажем присяжным на суде, что ты все врешь, что ты русский негодяй, и ты получишь двадцать лет. Если ты сознаешься и все подпишешь, с твоим адвокатом согласуем пятерочку. Выбирай, придурок». Приблизительно то же самое поют и защитнику. Просто профессионалы к этому привыкли и, в зависимости от порядочности и маячащего заработка, или подталкивают несчастного к сделке, хорошо понимая, что он ничего не совершил, или предлагают все-таки идти на суд. Если финансы на борьбу практически исчерпаны, то смысла для местных адвокатов бороться за благополучие клиента нет. А вот если долларовый источник бурлит и фонтанирует, тогда идем на суд — и пусть восторжествует справедливость. Американская. Но есть в Нью-Йорке и честные адвокаты. Даже много. Человек пять. Я знаю двух. С ними и работаю.

 

Сами тюрьмы в Америке тоже ужасны. Озлобленный контингент афроамериканцев, которых еще лет пятьдесят назад в СССР называли угнетенным негритянским населением, ненавидящие все вокруг и в первую очередь белых, а также отдельно держащиеся этнические группы латиноамериканцев и итальянцев создают атмосферу, далекую от фестиваля дружбы народов. Все гнобят всех, презирая друг друга, и это бесконечный круговорот ада, вони и насилия, куда иногда вмешивается администрация тюрьмы, но только для того, чтобы сделать всем еще хуже.

 

Однако есть и один положительный момент. Это легкость получения свиданий с заключенными. Ты приходишь в тюрьму, заполняешь анкету, показываешь удостоверение личности, сдаешь все вещи, кроме бумаг и бумажных денег, и идешь на досмотр. Пройдя несколько тяжелых пуленепробиваемых дверей, посетитель попадает в большую комнату с множеством столов и стульев. По периметру зала стоят автоматы с напитками, булочками, бутербродами, кофе и жареными курами. Над всем обществом возвышается на трибуне «вертухай», с неудовольствием не понимая и с удовольствием не вслушиваясь в людской гул на всех языках мира. Просто ООН в миниатюре.

 

Павлик, несмотря на юный возраст, держался очень достойно, даже, можно сказать, по-зэковски прилично. Прекрасно владея английским языком, он избрал тактику «моя твоя не понимай», что имело большое количество преимуществ: он не поддавался на провокации гнуснейшего бывшего угнетенного населения, а когда его пару раз вызывали на допросы, он требовал переводчика и поэтому имел в два раза больше времени для обдумывания ответа. Мы просидели часа три, выпили ведро бурды под названием «кофе», обсудили мой поход в ФБР и к адвокатам, в результате всего распрощавшись уже почти друзьями.

 

В этот вечер за ужином в итальянском ресторане я не заснул аж до десяти тридцати.

На следующее утро, согласно обеим договоренностям двухнедельной давности, я появился в проходной ФБР в downtown, по-нашему — в «нижнем городе». На самом деле даунтаун только частично населен «даунами», а вообще-то это деловой центр Нью-Йорка. Там все когда-то начиналось, там же и знаменитая Уолл-стрит, и место, где стояли уничтоженные террористами башни-близнецы. Большое сероватое здание шедевром архитектуры явно не являлось. Впрочем, от того, что здание КГБ на Лубянской площади давно признано памятником архитектуры, многим тоже легче не становится. Процедура прохода напоминала тюремную с той только разницей, что я мог пронести телефон и айпад. Обшарпанные коридоры, драные стулья и легкий запах старья подсказали мне, что во вчерашней тюрьме все было не так плохо и точно чище. Скорее всего, «зондеркоманда» заключенных поддерживала чистоту по приказу администрации. Здесь зэков— энтузиастов швабры явно не хватало.

 

Меня провели до не выходящей за рамки здешнего уюта и чистоты переговорной. Все та же серость, драные стулья и запах старья. К моему удивлению, ни на одной из стен я не обнаружил вожделенного зеркала из несметного количества фильмов. По моему представлению, за ним должны были прятаться подглядывающие за мной людишки, но ничего подобного не было и в помине. Заинтересовало меня другое.

 

На правой от входа стене висела большая доска, размером где-то два метра на полтора, сплошь утыканная портретами, сделанными в стиле ксерокса, разных разыскиваемых ФБР людей. Лица ничего мне не говорили, тем более что надписи под ними были до смешного схожими между собой. Фамилия, имя, год рождения, рост и повторяющиеся слова: «Очень опасен, при задержании может оказать сопротивление».

 

Попались какие-то незнакомые славянские имена, но не более того. В основном все те же латиносы, черные и несколько итальянцев. Четыре неприятные на вид дамы. И все. И вдруг… Я не мог ошибаться. Нет, ни борода, ни волосы не могли изменить этот прищур глаз, этот нос и, главное, уши, большие и какие-то чуть-чуть угловатые, что ли. Это был он. Тысяча процентов он. Я мог поспорить с кем угодно, кроме своей мамы. С еврейской мамой спорить бесполезно. Но в этом возможном споре она уже участвовать и не могла.
 

Быстро сфотографировав удививший меня портрет, я присел за зеленый металлический стол и стал ждать агента ФБР Карла Рассела.

 

Наконец появилось то, что называется агентом: в неказистом свитере, с папкой в руке и кучей мелкофальшивых извинений за опоздание.

 

У меня было на руках несколько справок для этого папы Карла.

 

Первая из немецкой больницы, в которой в течение двух недель находился их пациент и одновременно мой клиент Павел. Безвыходно. Четыре операции по четыре-пять часов на сломанном в горах колене. Общий наркоз и все такое. Сроки нахождения в больнице прямо попадали на дни пресловутой хакерской атаки, инкриминируемой нашему парню.

Вторая справка была о том, что в больнице во время нахождения в стационаре запрещено пользоваться мобильным телефоном и любым компьютером. Поэтому Паша был лишен возможности делать что-либо такое, за что мечтают его наказать американцы. А в день хакерской атаки ему как раз делали пятичасовую операцию, после которой он еще несколько часов приходил в себя. Состояние, в котором находился Павел в больнице в этот день, исключало какую-либо активность. Как физическую, так и мозговую.

 

С глубоким отвращением, написанным на лице, агент Рассел читал мое обращение в его контору, говорящее о том, что в обвинительном заключении со ссылкой на «лучших американских экспертов» четко указано, что все шесть случаев компьютерных атак, в которых обвиняют двадцатилетнего парня с российским паспортом, сделаны одним и тем же хакерским почерком. Думаю, что они сами эту чушь сочинили для острастки и сами на этом попались. В моем письме на имя маромоев прямо написано: если в период двух недель, в течение которых мой клиент находился в больнице ввиду обстоятельств, изложенных в справках, он совершить деяние не мог, а ваши же эксперты утверждают, что все атаки делала одна и та же рука, то, соответственно, и остальные пять атак Паша сделать никак не мог.

 

Устно я сообщил, что данные доказательства защита предоставила на стадии следствия и теперь говорить, что ФБР этого не знало, невозможно, поэтому у них есть два варианта. Первый: выпустить Пашу и закрыть против него дело. Второй: обкакаться на суде перед присяжными. Клиент на сделку не идет и будет ждать суда. Сегодня после обеда я встречаюсь с адвокатами, координаты которых агент Рассел получит в ближайшее время.

 

Свитер и лицо над его горловиной тряслись от ненависти, провожая меня до выхода. Единственное, что агент процедил мне, прощаясь, — это то, что он будет проверять достоверность справок из Германии, а пока их не проверит, заключенный будет под арестом.

 

Я попросил его в срочном порядке предъявить мне обвинение в предоставлении подложных доказательств ФБР, агента тряхнуло еще раз, и мы расстались в виде иллюстрации к исторической книге о холодной войне.

 

Встреча с адвокатами была только через три с половиной часа, и поэтому можно было спокойно переждать это время в ближайшей от их офиса забегаловке на Лексингтон. А заодно и подумать. Благо было о чем.

 

Так. Кофе и бейгл были с утра. Теперь кофе и салат из тунца. Или взять теплую пастрами?

Нет, все-таки тунец полезнее.

 

Кто-то звонит, скорее всего, из Москвы. Телефон не определился.

 

— Александр Андреевич, добрый день. Не беспокою? Знаете, ваш знакомый сначала ничего не хотел говорить. Даже угрожал нам. Представляете? Но потом мы его убедили, что честному человеку жить спокойнее. Сейчас он вам все сам расскажет. Кстати, он не как вы сказали. Он Мусаевич. — И дальше немного не в трубку: — Придурок, ты говорить будешь? Или опять за старое? Стоять, Зорька… Ты куда, леший? Александр Андреевич, подождите минутку. Технические накладки. -Говори, урод. Не зли меня…

 

Чтобы не мучиться воспоминаниями, я включил диктофон второго телефона и, одновременно слушая «урода», углубился в салат. В сущности, голос рассказал мне то, что я практически и без него знал. Точнее, догадывался. Там все было как раз на поверхности. Кроме имени покупателя, конечно. И закамуфлированного отчества.
 

— Клянусь, не знаю. Поверьте. Александр Андреевич, умоляю… Поверьте, я все сказал. Ваши друзья… они такие злые, что я вас обманул, но сейчас одну правду говорю. Не знаю, как его зовут. По-моему, Сережа. Но мне же все равно было, как его зовут, ну поймите, пож…

 

— А описать этого Сережу вы можете? Это хорошо. Говорите. Я, кстати, все записываю.
 

Через пять минут голос выдохся. Дребезжащий тенорок совсем загрустил, когда мне пришлось сообщить, где в скором времени ему придется повторить весь рассказ заново. И на этой оптимистической ноте мы довольно трогательно распрощались. Как с телефонными собеседниками, так и с салатом из покойного тунца. Надо было еще отправить эсэмэс в Тель-Авив и постепенно выдвигаться на встречу с местными коллегами. К честным людям опаздывать нельзя. К другим можно вообще не ходить.
 

Коллеги удовлетворенно кивали головой, слушая мой рассказ про утреннюю встречу с агентом ФБР. Вообще, это была адвокатская контора, полностью выбивающаяся из привычных стереотипов нью-йоркских адвокатов-кровопийц. Ребята были одеты не в обычные темные костюмы и галстуки-бабочки, а в свитера и джинсы. Работали много, стоили нормально. И на удивление, считали, что их основная задача в жизни — доказать миру, что ФБР — это скопище негодяев, но в Штатах еще есть нормальные люди, способные с ними бороться.

 

Поразительно, но история их борьбы изобиловала огромным количеством побед над всесильной и очень могущественной организацией. Мы договорись о сотрудничестве, и я благополучно отправился к себе в «Плазу». Сам отель «Плаза», столь возвышенно воспетый американским кинематографом, изрядно пострадал в последние годы. Обслуживание упало ниже среднего параметра, комнаты так себе, плюс еще масса снующего туда-сюда народа. Приезжим из американской глубинки очень хочется посмотреть на исторический монумент когда-то процветавшего капитализма. Не поменялось в характеристике «Плазы» только одно — месторасположение самого отеля. Напротив Центрального парка, между севером и югом, западом и востоком. Короче говоря, еще не очень загаженное цивилизацией и демократами место. Но все впереди. Оплот Демократической партии Нью-Йорк должен себя окончательно похоронить в ближайшие лет тридцать. «Пожуем — увидим», — подумали цирковые тигры, глядя на новую жену дрессировщика Запашного.

 

Утром (по местному времени) меня разбудил мой верный товарищ Емельян Захаров. Его галерея «Триумф» — просто центр историй, знакомств и находок (недаром существует в пятистах метрах от Кремля). Емеля сообщил мне, что по моей просьбе он нашел того самого грузина Жору, которого так безуспешно ищет Петр Авен и с которым я провел омерзительный час в «Кофемании» чуть больше двух недель назад. Моя голова была слегка затуманена разницей во времени, но, сопоставив все имена и фамилии, я пришел к двум выводам.

 

Первый: если Жора нашелся — это хорошо.

 

И второй: надо его не выпускать из цепких объятий Емели.

 

Оба вывода оказались никудышными: грузина Жору никто не искал, он нашелся сам, ну и держать его надобности никакой не было, он рвался в бой сам по себе и мечтал как можно быстрее кому-то исповедаться о своих грехах. За деньги.

 

Через полчаса телефон разбудил хозяина еще раз. Это был уже сам Георгий. Сначала я снова долго слушал о блестяще организованной им, Георгием, артели по производству подделок с подробным описанием технологического процесса. Старые холсты, сушка, старение живописи и тому подобная муть. Затем по второму разу прозвучал пронзительный рассказ про то, какая мразь Топоровский и сколько денег Топоровский ему, Жорику, должен за адский труд и немыслимую организацию. В итоге все воспоминания свелись к тому, что автор либретто «Топоровский — фуфлыжник и конченый негодяй» готов рассказать всю правду правоохранительным органам в России и Бельгии за умеренные командировочные и двести тысяч долларов (наличными и вперед) на покрытие нервных издержек легкоранимой грузинской души. Пришлось на радостях избавления от Жоры передать ему координаты помощников Петра Олеговича Авена в Альфа-банке и упасть в объятия дедушки Морфея второй раз за последние сорок минут.
 

С утра мы с новыми адвокатами съездили в тюрьму к Павлу, и у меня еще оставался целый день для того, чтобы пройтись по антикварным магазинам и заглянуть на выставку какого-то немецкого эротомана двадцатых годов прошлого века к своему приятелю Ронни Лаудеру. Сын основательницы знаменитой косметической марки был не только главой фирмы, но и известным меценатом пополам с филантропом. После ухода в мир иной его любимой мамы Эсте Ронни принял решение не наслаждаться жизнью в одном из самых шикарных особняков Нью-Йорка на Пятой авеню, а переделать здание в потрясающий музей, назвав его Neue Galerie. Из Вены была доставлена деревянная обшивка и мебель какого-то кафе конца девятнадцатого—начала двадцатого века, и воссозданная атмосфера одной из столиц искусств заблестела по-новому. Этаж, посвященный великому Густаву Климту, абсолютно уникален на американском континенте. Ну а жемчужиной музея стал, бесспорно, второй по значимости шедевр после великого «Поцелуя» того же выдающегося австрийца, приобретенный Ронником в две тысячи шестом году. «Портрет Адели Блох-Бауэр». В честь этой работы был сделан фильм «Женщина в золотом», рассказывающий правдивую историю отобранной нацистами во время войны фамильной картины, когда-то принадлежавшей венской еврейской семье, и долгой борьбы за нее уже в наше время с музеем и австрийскими властями. В начале нулевых эта покупка портрета Адели стала самой дорогой в мире, но зато теперь он украшает один из залов бывшего особняка Эсте Лаудер. Кроме всего прочего, Ронни еще возглавляет Всемирный еврейский конгресс и часто бывает в России, где мы с ним и познакомились. Так что нам было о чем поговорить.

 

На следующий день я вылетал из Нью-Йорка в Тель-Авив. У меня было десять часов, чтобы все пересмотреть, обдумать и проанализировать еще несколько раз. Десять часов — это много, но для того, чтобы решить все загадки, недостаточно.

 

Начнем с хорошего, а значит, с понятного.

 

Всем коллекционерам нравится моя идея с отпечатками пальцев художников на картинах. Осталось получить ответы от музеев, создать фонд «Подлинник» и начать работать.

 

Соединение менеджера по авангардному фуфлу Георгия с Авеном сняло с моих плеч лишнюю заботу. Пусть они сами по себе решают проблему подделок Топоровского хоть до прихода Мессии. Надо сказать отдельное спасибо Емельяну Захарову. Но когда в этом деле понадобится моя экспертиза с отпечатками, а она понадобится, — это будет фурор.
 

Дальше. Более-менее понятно происхождение «Новой Москвы» номер два. Это большой сдвиг в расследовании. Надо будет все рассказать полковнику после возвращения домой.
 

История с Вигеном окончательно запуталась. Вся надежда теперь на Израиль.
 

Похоже, что между кончиной покойного богатого узбека и деятельностью милашки-антикварщика может, точнее, могла существовать какая-то связь. Но какая? Ясности — ноль.
 

«Помощники» Вигена в перчатках — по-прежнему темный лес. Ни кто они, ни куда делись — ответа нет.
 

Так же, как и афера, которую мне готовили. Как говорили у нас в школе, непонятно, но здорово.

Жаль, что пока из Лос-Анджелеса никаких известий. Интересно было бы найти настоящего Худояна и узнать у него, как он раздвоился.
 

А теперь повязку на глаза — и попробую поспать. «Самолет гудит, мотор работает, а мой миленький сидит, картошку лопает». Почему я держу в памяти всякую дурь? Например, эту идиотскую частушку…

 

…Давид встречал меня при выходе из аэропорта имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве.
 

Жизнь очень причудливо разбросала моих одноклассников. Сережа Кузнецов стал профессором микробиологии в Германии, Дима Кирпотин — известный ученый в Сан-Франциско. Яша Лейбович, Миша Линдерман, Игорь Каплан жили в Штатах. Теперь в Москве они известные эпидемиологи, Леня Эпштейн и еще человек десять — в Израиле. Кто чем сейчас занимается, я не знаю, предполагаю, что наукой. Мы же все закончили лучшую биологическую спецшколу в Советском Союзе. Дружный и веселый был класс. Встречаемся с радостью до сих пор. А вот Давид и я в науку не пошли. Судьба распорядилась иначе. Давид Бройтман после школы сразу уехал с родителями в Израиль. Там волею Всевышнего и геополитической ситуации доисторической родины загремел в армию. В какой-то суперспецотряд. И… сделал головокружительную карьеру в серьезной организации под названием «Моссад». Дослужился до самого-самого верха. Точно не знаю, но среди пятерки руководства «Моссада» всегда фигурировало его имя. Даже уйдя в отставку, он продолжал общаться с бывшими. Зачем? Очень просто. На вольных хлебах, если не сказать на вольной маце, Давид открыл свою фирму, которая чем-то занималась, чем, непонятно, но при этом хорошо зарабатывала. Именно Давид Бройтман и встречал меня по собственной инициативе сегодня на Земле обетованной. Хотя я этого не просил.

 

— Hilton, как всегда?

 

— Все верно. Ты получил мою эсэмэску? Я послал тебе фотку сразу после того, как вышел из конторы.

 

— Саш, дорогой, я бы точно сам встречать тебя не приехал, я прислал бы просто машину. А вечером бы поужинали вдвоем. Но, когда я понял, во что ты вляпался, я приехал сам. У меня не очень много времени. Да и у тебя тоже, насколько я понимаю, дел до фига. Поэтому слушай меня внимательно. Папку со всеми необходимыми справками и документами я тебе сейчас передам. Но на словах расскажу что-то очень важное. Готов? Организация называется «Асбат аль-Ансар», или «Лига партизан». Как ты понимаешь, мы хорошо ее знаем, но я не уверен, что ты о ней хотя бы что-то слышал. Эта очень страшная и коварная организация была создана в середине восьмидесятых шейхом Хишамом Шрейди. Официально сформировалась в самом начале девяностых, как раз к распаду СССР, и мы уверены, что это неспроста. Штаб-квартира находится на территории одной из стран Ближнего Востока. Тебе не надо знать, где конкретно, но поверь, нам все известно. Целью организации всегда было якобы освобождение палестинских территорий от присутствия Израиля и других иностранных держав. Естественно, создание исламского государства с шариатской формой правления. Интересный момент: для них самое ужасное, что может произойти, — это победа или достижение цели. Дело в том, что они сразу потеряют финансирование и защиту. Потом скажу чью — ахнешь. Что они делают у вас? Это легко. Вербовка и подготовка террористов, их переправка в точки исполнения принятого заказа, пропаганда религиозной ненависти (так у вас сейчас говорят?), самоокупаемость деятельности разными способами: от грабежей до афер. Все прочтешь. Костяк группировки — нелегалы. Основная деятельность — проведение акций по заказу и представление специально обученных подготовленных боевиков другим экстремистским организациям. По инициативе Бен Ладена на территории лагеря «Айн аль‑Хильва» была организована подготовка боевиков для отправки в различные горячие точки. В том числе в свое время и в Чечню. Основные враги — США, Израиль, Западная Европа, Россия. А теперь в кавычках самое смешное. -«Асбат аль-Ансар» создан и финансируется ЦРУ. Не падай.

 

— Как? Ты с ума сошел?

 

— К сожалению, мы в этом уверены. Их изначальная идея была проста. Надо самим создать организацию, куда все примкнут или вольются, таким способом управлять движением и знать, как и каким образом оно развивается изнутри. Просто, как здрасьте. Вот в это дерьмо вляпался мой обожаемый друг детства. Я тебя имею в виду. Теперь о фото, которое ты увидел в ФБР. Его, конечно, могли повесить на стену спецом для тебя. Но шансов на это мало. ФБР в этой игре ведут втемную. Они знают ровно столько, сколько им разрешают знать. То есть ничего. Скорее всего, портрет этого козла там висит давно и, как кажется бюро, по делу. У нас, правда, с ним свои счеты. Слишком много крови он пролил в Израиле. Им же все равно, кого убивать: женщин, детей… разницы нет. Дальше — отчет и новое финансирование. Но наши-то думают и рефлексируют по-другому. В общем, парень приговорен. И мы до него доберемся. Поверь. Вот если по каким-то причинам ты с ним общаешься или встретишь где-нибудь, твоя главная задача — не быть в этот момент рядом. Скажу тебе правду: он года полтора назад исчез из нашего поля зрения. Но есть вероятность, что мы скоро его найдем. С твоей помощью или без, но найдем. Теперь об этой папке. То, что я могу тебе дать, я дал. Все документы на иврите. Захочешь — переведешь на русский. И последнее. Прости, но, когда я узнал, что ты его знаешь и вы общаетесь, я должен был доложить. К тебе претензий нет. Просто должен был сказать. Коллегам, а потом тебе. И будь осторожен. Ты когда улетаешь?

 

— Послезавтра ночью.

 

— Я постараюсь тебя еще увидеть. Если нет, передай своим огромный привет. Вот твоя гостиница. Созвонимся. Ольгу встречаешь хоть иногда? Нет, все-таки я должен еще тебя увидеть. И накормить нашими вкусняшками.

 

Даже такие железные ребята, как Давид Бройтман, устроены все равно по-человечески. Когда-то в девятом классе он влюбился в красавицу Олю Волковицкую. По-моему, был серьезный юношеский роман. И он до сих пор помнит? Или до сих пор страдает? С ума сойти. Любовь. Самое главное из всех чувств.

 

…Три недели спустя два молодых и не очень приметных человека (российские коллеги Давида из ФСБ) чуть напряженно сидели у меня в офисе за нетронутыми чашками кофе.
 

— Александр Андреевич, мы нашли его. Он задержан. Содержится в «Матросской Тишине», изолятор номер один. Как бы наш ведомственный, ну вы наверняка знаете. На пятом этаже. Спасибо вам и вашему другу из Израиля. Вы нам очень помогли. Но теперь у нас к вам просьба. Да, вы можете отказаться. Но поверьте, что без вас мы не справимся. За последнюю неделю мы все отработали. У него был следователь, который сказал, что должен дело прекратить за отсутствием состава преступления. Там действительно очень мало улик, Мухаммед аль-Масри очень осторожен и предусмотрителен. На встречи никогда не брал с собой документы. Если бы не ваш приятель, мы бы и сейчас не знали, как его зовут. При задержании своего имени не назвал. Сколько дней он у нас, а на допросах молчит и в камере немногословен. Молится пять раз в день. И все. Сажали к нему наших, разговорить не смогли. Фанат, скорее всего.

 

— Фанатик, — поправил его коллега. — Фанаты — это в спорте и у Александра Андреевича на его лекциях. Короче говоря, последняя надежда — это вы. В комнате и тревожная кнопка, и прослушка. За дверью будут четыре вооруженных охранника. Это на тот случай, если Мухаммед на вас набросится. По какой-то причине.

 

После этого была еще пара встреч. Конкретно даже три. Одна с психологом, который специализировался на ментальности и поведении террористов. Разносторонний человек, говорил много познавательных вещей. Хотя большую часть из них я или знал, или чувствовал. Потом вместе с ним и еще двумя людьми составляли план разговора. Ну а последняя встреча проходила в совсем высоком кабинете.

 

— Мы очень вам благодарны за всю оказанную поддержку, Александр Андреевич. Это очень серьезный враг, и ваша помощь может быть бесценна. Нам надо, конечно, понимать, как глубоко и давно он у нас работает. Потому что сегодня — полный провал. Мы ничего не знаем. Детали обыска в магазине вам рассказали? Хорошо. Вы используете эту информацию в разговоре. И еще одна просьба: пока ничего не сообщайте вашему другу Давиду. Договорились? В смысле — факт того, что мы нашли этого аль-Масри.

 

— Немного опоздали, Сергей Васильевич. Меня же никто не предупредил. А Давид мой старинный друг. В одном классе учились. Так что израильтяне уже все знают.

 

— Это наше упущение. Надо было вас раньше поставить в известность. Но будем надеяться на лучшее. Еще раз спасибо. Берегите себя! И удачи вам.

Первый раунд был точно за мной.

 

Он вошел в комнату для того, чтобы увидеть так называемого адвоката по назначению, бесплатного, простого и почти бесполезного стряпчего. А увидел меня.

 

На какое-то мгновение повисла пауза. Человек остановился около лязгнувших за секунду до этого дверей и застыл. Мне казалось, что его мозг стал каким-то стеклянным, что ли. Я читал его мысли, как хороший дирижер читает партитуру перед выступлением: «Он? Как он здесь оказался? Немедленно уйти. Неспроста же здесь именно Добровинский? Значит, они все знают? Или в этой дурацкой российской системе каждый из адвокатов должен время от времени брать бесплатного клиента? Если я сейчас уйду, я не узнаю правды. А так — мало ли с кем попаду в камеру, смогу передать дальше нашим, как действовать. Останусь. Чем я рискую? Да поможет мне Всевышний».

 

— Добрый день, Александр Андреевич. Случайно? Или ваши подослали? Я не про российские спецслужбы.

 

— Нет, не случайно. Я сам этого хотел. Давно вас искал, знаете ли, и вот нашел. Очень непросто было, смею вас уверить. По всей видимости, вы меня недооценили. Наш разговор будет не очень долгим. Меня интересует исключительно то, что касается лично меня самого. Вы же не откажете мне в задушевной беседе? Тем более что ваш план был практически гениален. За исключением непредвиденных случайностей.

 

— Сначала расскажите мне, как вы меня нашли. А потом поговорим.

 

— Вы расскажете мне все?

 

— Клянусь Аллахом.

 

— Вас очень удивит, что лежит у меня в портфеле. Это ваш личный старый Коран. Я взял его с той полки за письменным столом. Я предполагал, что вы можете мне что-то пообещать и не выполнить. Вот поэтому здесь перед вами лежит святая книга. Теперь обещайте еще раз.

 

— Клянусь Аллахом.

 

— Отлично. Рассказываю. Изначально я чувствовал, что работа, которую вы меня просили сделать, была до наивности бесполезна. Смущало только одно. В картине иногда брызгала рука мастера. Он каким-то образом был к ней причастен. Что-то было в ней чарующее, пименовское, неподдельное, лично его — гения двадцатого века. Вместе с тем я был уверен с самого начала, что это была не его работа. Как эти две парадигмы уживались вместе, мне сказать трудно. Но это так. Несмотря на исследование, которое вы мне принесли, я сделал свою экспертизу. Химический анализ показал, что некоторые краски на вашем холсте выпускались только во второй половине прошлого века. Это значит, что создание картины можно датировать исключительно начиная с конца сороковых годов. Но если тонкость работы бросалась в глаза, то что получается? Очень просто получается: Юрий Пименов — преподаватель, работа ученическая, талантливого молодого человека под присмотром великого мастера. Такое часто бывает на художественных факультетах. Студенты копируют работы своих преподавателей как курсовые этюды. Поэтому вы и начали обходить художественные вузы в надежде обнаружить в запасниках никому не нужные копии картин, сделанные студентами по оригиналам их преподавателей. Даже самому мастеру интересно объяснить и показать ученику свою личную идею создания, свою задумку, свою работу, наконец. Размышления привели меня к тому, что это произведение было точно создано под присмотром Пименова-преподавателя. Найти, где он работал после войны, особого труда не составляло. ВГИК. Всесоюзный государственный институт кинематографии. Пренеприятный человек, у которого вы купили «Новую Москву» из студенческих запасников, сначала ничего не хотел рассказывать. Но, еще раз повторюсь, вы меня недооценили. Моими клиентами были и Вячеслав Кириллович Иваньков, он же вор в законе Япончик, и его любимый коллега Дед Хасан, и еще масса симпатичных и отзывчивых людей. Дед Хасан вообще часто приходил к нам в офис чаю попить и поболтать по-стариковски о всяком. Ни того ни другого на свете уже нет. А вот связи с их людьми у меня остались. Когда три рыцаря по моей просьбе приехали ко входу в институт и встретили там того типа, он молчал и сопротивлялся не очень долго. Секунд тридцать. А потом все рассказал. Кому, что и за сколько. Но была одна любопытная деталь. Кроме того что Альберт Михайлович, а на самом деле Мусаевич, продал вам картину, вы, представившись, кстати, Сергеем, заинтересовались, как бы это сказать, его мусульманским происхождением… Он был уже у вас на крючке за воровство. Ведь ту картину, копию «Новой Москвы», он для вас просто украл. Вы встречались с ним еще три раза, давая ему всякие задания. Какие, не мое дело. У вас своя борьба, у меня своя жизнь. Одно было понятно: вы не Виген, вы не христианин, значит, к армянам не имеете никакого отношения. Альберт быстро осознал, что два удара по печени сегодня не получить лучше, чем получить. А тому Сергею, то есть вам, можно будет и лапшу повесить на уши. Только если вы меня недооценили, то он вас совсем не оценил. Вот почему подробно описал «моим представителям» и интересующую меня сделку, и то, как выглядел «Сергей». А он выглядел точно как вы. Но армян-мусульман я еще не встречал. Вот поэтому и решил, что вы не Виген. Тогда возник вопрос, кто вы и зачем вы.

 

— А какая вам разница, кто я и зачем я?

 

— Объясню. Первое и очень существенное обстоятельство — это то, что я занимаюсь в данный момент, частично и по вашей вине, историями подделок. Бизнес должен уже через несколько лет принести мне много материальных благ…

 

— В смысле — денег?

 

— Да, в этом смысле. Плюс слава и мировая известность. Пока что это безумно интересно и очень забавляет. Если хотите и будет время, потом расскажу.

 

— Время — это то, что у меня есть в избытке.

 

— Второе. Меня все время тревожил и не оставлял в покое характер аферы, которую вы мне готовили. Я никак не мог понять, где же «порылась собака». Собственно, за этим я и пришел.

 

— Вы все еще не сказали, как меня нашли здесь. Помните наш уговор? Я свое слово сдержу. Но только в одном случае. Еще раз: как вы меня нашли?

 

— Итак, сказал я себе, каковы же параметры задачи? Я знаком с мусульманином пятидесяти пяти—шестидесяти лет, обладающим глубокими, можно сказать, фундаментальными знаниями в области искусств и, что характерно, истории искусств. Дано не всякому. Такие знания получают исключительно на серьезных факультетах отечественных универов. Больше нигде. И это чувство шло от вас очень явственно. Исходя из оценки вашего возраста, я пришел к выводу, что вы учились лет сорок назад в каком-то очень хорошем вузе страны. Причем учились хорошо. Пользуясь своей репутацией коллекционера и исследователя, я начал поиск. Уже с третьей попытки я обнаружил талантливого молодого человека, сына сирийских коммунистов, родители которого приехали в СССР по своим делам в самом начале восьмидесятых. А затем остались, поселившись в нашей стране. Ребенку надо было дать образование, и, видя его интерес к прекрасному, было решено отдать вас в Ленинградский университет на факультет изящных искусств. Или как он там называется. Культурная столица великой страны себя оправдывала. Вместе с тем слова Альберта прямо обозначали круг ваших интересов. Подтверждение этому я нашел в вашем кабинете — это старый Коран и коврик для намаза. Пока все сходилось. Однако на определенном этапе вы исчезли. Выезд из страны? Это не очень укладывалось в выстроенную мной схему. Выезжают, закрывая дела. Или хотя бы оставляя доверенных лиц для подведения итогов. Значит, вы здесь, в России, и ушли в подполье. Но кто-то должен был прийти за картиной. Или за деньгами. Но никто не приходил. Следовательно, вы просто не можете это сделать по каким-то причинам. Или боитесь чего-то. В нашей стране, если человек не приходит за деньгами, это означает, что просто в какое-то время пришли за ним… Или он умер. За последний квартал, а ровно столько мы с вами не виделись, в СМИ два раза появлялась информация о том, что ФСБ задержала мусульманских террористов на территории нашей страны. Прошу прощения, по подозрению в терроризме. Один раз в Казани. И один раз в Москве. Я послал своих стажеров связаться с судами и правоохранительными органами на предмет моей бесплатной защиты. Предлог простой: на работе якобы затишье, как раз самое время отработать гратис. Первая же папка имела ваше фото на обложке. Без имени. В сущности, это все. Нет, вру, так как вы молчали, вам дали псевдоним. Лысов. Что и соответствует действительности, и одновременно смешно.

 

— Жаль, но вы очень талантливый человек, Александр Андреевич, — неожиданно шепотом заговорил мой визави. — Почти все, что вы рассказали, точная правда. Несколько дополнительных штрихов. Виген — это старинный друг, парень, с которым я учился на параллельных курсах. Он уезжал в Лос‑Анджелес к родственникам и спокойно оставил мне свой внутренний паспорт. За небольшие деньги, разумеется. Но мне непонятно одно: в этой моей истории вы не внакладе. Картина у вас, претензий к вам ни у кого нет. Зачем вы здесь? Я так и не сообразил. Только из-за того, что не поняли аферу?
 

— Думаю, что это главное. Но есть кое-что еще. Я возвращаюсь к идее, о которой я вам говорил и на которую вы меня натолкнули. Это история с подделками. Для того чтобы поднять эту глыбу, которую я задумал, нужны деньги. Немало. Генетически вынимать из загашника не хочется. Тогда и родилась мысль, что за готовящийся мне кидок вы должны заплатить. Почему нет? Мне все равно, чем вы занимаетесь и чем займетесь на свободе, но после изучения вашего довольно тощего, хотя и сложного дела у меня сложилось впечатление, что я могу попробовать вас вытащить из «Матросской Тишины». Если, конечно, вы этого захотите. Но это будет чего-то стоить. Я возьму с вас пятьсот тысяч за попытку меня обмануть в истории с Пименовым при условии, что вы мне рассказываете всю схему, и полтора миллиона за выход из этого прекрасного санатория. Однозначно все в долларах. При этом я хорошо понимаю, что денег здесь и сейчас в СИЗО у вас нет, но мы договоримся, как это сделать. Я уверен. -Теперь расскажите мне схему, и я пойду.

 

— Вы торопитесь?

 

— Мне надо успеть на ужин с друзьями. Завтра я занят в офисе. Очень хороший клиент, которому невозможно отказать. Потом выходные. А в понедельник или во вторник я у вас. Если вы этого хотите.

 

— Еще как хочу, а что, на сегодня все? — В его глазах читалось неподдельное изумление и какая-то растерянность. Ни слова о политике, ни слова об интересе к его деятельности. Так… разговор, как в любом кафе. — Я же хотел рассказать вам историю «Новой Москвы».

 

— Это не к спеху. Отдыхайте и думайте. И еще, самым сложным для выхода отсюда будет объяснение, кто вы и как вас зовут. Не говоря уже о документах. Это ваше домашнее задание. Попробуйте найти какое-нибудь логичное объяснение произошедшему. А я уже версию отшлифую. Как следует. Не сомневайтесь. До скорого.

 

Пока я не торопясь получал обратно документы и вещи, запрещенные к проносу в комнату для посещений, молодые люди должны уже были спуститься вниз и ждать меня в кафе неподалеку.

 

Через двадцать минут я увидел один кофе на столе и два напряженных, если не сказать злых, лица по обеим сторонам единственной чашки.

 

— Как вы могли изменить весь сценарий выстроенного и детально проговоренного с вами диалога? Мы договаривались совсем о другом. Вы что сделали? Пытаетесь сломать нам всю операцию?

 

— не стоит так со мной разговаривать, иначе я сейчас уйду. Для вас, молодые люди, могу пояснить. Я увидел его глаза. Я увидел страх и растерянность. Мне нельзя было действовать шаблонно. Понимаете? Или не понимаете из-за приказа?

 

— А зачем вы ушли так рано? И что это за история про полтора миллиона долларов? Он никогда не заплатит. Мы ничего не поняли.

 

— Он не должен был видеть моей заинтересованности. Ни в чем, кроме денег. Например, завтра у меня в офисе хороший клиент, и поэтому я не приду. Заработок важнее. А вот если надумает про полтора миллиона и поймет, что жадность — двигатель прогресса, его прогресса, то у нас есть шанс. Я буду действовать так, как удобно и понятно мне. Хорошо?

 

— Мы будем вынуждены написать рапорт Сергею Васильевичу. Вас должны будут отстранить от операции.

 

— Пишите кому хотите. Но Мухаммед — мой клиент. И никто сегодня отстранить меня от вашей операции не сможет. Легально, я имею в виду. Хороших выходных. Шалом вам в хату, как говорит знакомый раввин.

 

Дома, откинувшись на спинку кресла и сняв очки, я слегка погрузился в сон. Мне казалось, что я справлюсь со всем в одиночку. По крайней мере, так хотелось. Это была моя война. И только. В ней помощники могли лишь помешать. И наши, и израильские.

 

Пришлось в конце концов открыть айпад и начать писать. Слова на бумаге всегда выглядят ярче, чем в воздухе. В следующий раз я посмотрел на часы в половине первого ночи. Ко вторнику все более-менее было готово. Включая меня самого…

 

— Главное — это подписать договор и оставить картину у клиента. Как только она попала ему в руки, через несколько дней с ним можно делать абсолютно все. Он должен будет рассчитаться, иначе над ним повиснет уголовка. А дальше все зависит от настойчивости продавца. Вы понимаете, о чем я?

 

Пришлось улыбнуться:

— Прочтите, что я за вас написал. Для меня это очень важно. Во-первых, хочу узнать, работают ли мозги. Во-вторых, этот подвид аферы был до сих пор мне неизвестен. Вдруг дальше пригодится в карьере адвоката. Ну а в-третьих, как это ни смешно, хотел посмотреть на вашу реакцию. Я никогда не таил зла на людей, пытавшихся меня надуть. Если у них получилось, то в этом виноват я сам. Не просчитал. А если не получилось, то я молодец. Так на что обижаться? Вот поэтому предлагаю вашему вниманию текст:

«Не могу ничего сказать по поводу того, был ли я в этой комбинации первой жертвой. Но в данном случае это несущественно. За основу комбинации берется работа, являющаяся копией или хотя бы интерпретацией какого-нибудь публичного шедевра (назовем его так). Вам доподлинно было известно, что крупные отечественные художники, преподававшие на художественных факультетах, часто предлагали студентам делать копии с известных работ прошлого. Этим копиям на сегодняшний день (если их найти) от восьмидесяти до пятидесяти лет. То есть факт старения картины налицо. Картина покрывается с годами тонкой сеткой — кракелюром, холст сзади картины темнеет, гвозди на подрамнике ржавеют. Все старение работы идет исключительно естественным образом. Легко также получить химический анализ красочного слоя, который точно покажет годы создания данной живописи. Где найти такие старые копии? Ну это вы знали уже давно, когда учились в советском вузе и наверняка дружили и общались со студентами художественных факультетов. Теперь сам момент аферы. Требуется найти жертву, способную получить от вас на время картину в свое обладание. Если она брать ее не хочет, то существует такой же “милый и неожиданный” подход, как был предложен мне. Теперь самое увлекательное. Жертве необходимо преподнести договор комиссии или любой другой в таком же духе, в котором будет указано, что вы передали (а вторая сторона получила!) объект, который, возможно, является авторской копией шедевра. В случае если это настоящая авторская копия, то есть практически оригинал (!), стороны определили ее стоимость в некую серьезную сумму. А почему нет? Дальше есть нюансы, особой роли не играющие. В случае со мной, если бы я доказал, что это подлинник, то с продажи якобы получил бы пятьдесят процентов, а вот в случае, если бы все вскрылось, то есть обнаружилось бы, что “Новая Москва” уж очень новая относительно старой и настоящей… Тут мы и подошли к самому захватывающему моменту. В вашу задачу входил только один вариант. Он был настолько прямой, насколько возможно, но от этого убийственно точный. Через неделю, месяц, два — все равно, вы приходите к известному публичному коллекционеру за результатом или за картиной и в момент возврата объявляете ему, что это совершенно не та работа, которая фигурировала в договоре какое-то время назад. Удивление лоха очевидно. Как? Как такое может быть?! А очень просто, объявляете вы. “За то время, что работа находилась у вас, — говорит Виген Александру Андреевичу, — вы сделали копию, теперь пытаетесь всучить ее мне. Смотрите наш договор, видите там сумму. Извольте вернуть или мою работу, или деньги”. Жертва начинает анализировать, как все было, и вдруг вспоминает, что ни Виген, ни его помощники в белых красивых перчатках к картине-то и не притрагивались! Смешно, но напуганный человек будет думать о ваших отсутствующих отпечатках пальцев. И кусать себе локти. И вот тут начинается серьезный шантаж. “Я этого так не оставлю. Я пойду в полицию. Да как вы смели попытаться мне, антикварному дилеру, подсунуть это ваше фуфло, сделанное за месяц? Я через неделю соберу пресс-конференцию. Меня не проведешь! Мы живем в правовом государстве…” Ну и так далее. Есть еще одна вещь, которую я сразу не заметил. На фото, которое фигурирует в договоре, было нанесено мелкое искажение в нижнем углу. Потом вы его замазали. То есть на картине, которую жертва аферы хочет передать обратно дилеру, угол другой. Пусть маленькая, но неточность. Неоспоримый аргумент. Дальше идет психологический фактор давления, и вы сходитесь на какой-то сумме. Гениально».

 

В лице «клиента» я увидел проскользнувшую улыбку. Он кивнул и показал мне большой палец.

 

— Вы были вторым, но какое это имеет значение?

 

— Мне все равно. Я вам уже сказал. От скандала меня уберегло ваше задержание. Все так? Еще одна важная вещь. Так как с этой аферой вы ко мне не пожаловали, не требовали денег, не шантажировали, чтобы вы были спокойны, вам никакой статьи никто вменять не будет. По крайней мере, в эпизоде со мной. Про других не знаю и не советую вам их вспоминать, а также мне про них рассказывать. Договорились? Все же я ваш адвокат… Теперь по главному делу. В прошлый раз я говорил вам, что мне нужны документы, подтверждающие вашу личность, чтобы вытащить вас отсюда. Ну и денежный вопрос надо будет как-то решать. И самое главное, решить.

 

— Я не могу ничего решить, пока я здесь. Или вы верите мне, или нет. Деньги на свободе я найду в течение недели.

 

— Все понимаю. Но мне нужен задаток. Хотя бы тысяч триста. Подумайте. Я не тороплю вас, но у следователя может быть иное мнение. Я пойду? Сегодня вторник. Вернусь в четверг. Но без задатка это будет последний визит. Дальше вы сами.

 

Положив папку на стол, я протер очки и начал собирать бумаги.

 

Неожиданно бывший Виген развернул к себе один из моих листков и быстро написал что-то арабской вязью. Это были три строчки, которые, естественно, я никак не мог понять. Внизу был написан номер телефона и больше ничего.

 

— По этому номеру пошлите фото того, что я написал. Ватсап. Остальное произойдет само собой. До четверга.

 

Все те же молодые люди ждали меня в одной из совещательных комнат Преображенского суда. Попасть туда без разрешения судьи просто невозможно. Неглупо. Если за мной следят, то туда они точно не попадут. Однако на этот раз эфэсбэшники были более улыбчивы и в хорошем настроении.

 

— Отличная работа, Александр Андреевич. Только не пишите со своего телефона. Мы все сделаем сами. С вами очень приятно сотрудничать, но вы не командный игрок. Вы сами по себе, а это большая сложность, честно говоря. Если бы начальство так вам не доверяло…

— У него нет выхода. Это так просто.

 

Разговаривать было больше не о чем. От кофе уже тошнило, и мы расстались до среды. До вечера среды.

 

— Там серьезная организация, как мы теперь понимаем. Но в нашей группе задействовано столько народа, что, я надеюсь, мы все вместе справимся. Докладываем. Эсэмэс отправили. Телефон сразу после этого заблокировали. Но мы отслеживаем все его предыдущие передвижения и области сопровождения, контакты и тому подобное с другими номерами абонентов. На номер, с которого было направлено эсэмэс, пришло сообщение. В «Кофемании» на Никитской для «Ярослава» будет лежать пакет. Пакет ваш водитель Игорь забрал немедленно, как договорились, но, по нашим данным, он находился там уже несколько часов. Почему попросили вашего Игоря? Они могли установить слежку за человеком, пришедшим в «Кофеманию». Если следили и Игорь довез их до офиса — это очень хорошо. Если они еще и узнали, кто он, то еще лучше. Пока же мы очень осторожно устанавливаем, кто принес конверт на Никитскую. В лоб действовать опасно, можем спугнуть. Но запись со всех камер просматриваем, передвижение мобильных телефонов изучаем, хорошего человека из работников кафе нашли, он тихонько нам все узнаёт и помогает чем может.

 

— Два вопроса. Что написано на бумажке? И что было в пакете, который вам передал Игорек?

 

— Написана была какая-то ерунда. Стихи не стихи. На русский перевели так: «Ты не один. С тобой Бог».

 

— Это, похоже, Омар Хайям: «О, не печалься одиночеству. Создатель в радости и горе всегда с тобою был и будет». Думаю, что смысл фразы не так важен, как некий пароль.

— Кто такой Омар Хайям? Писатель? Относительно пароля вы, наверное, правы. И реакция на него была нестандартной. Дело в том, что в оставленном пакете находилась непонятная сумма: девять миллионов триста две тысячи сто рублей.

 

— Подозрительная история. И больше ничего, как я понимаю? Посмотрим, что будет дальше.

 

В четверг характер наших встреч довольно резко изменился. Со мной разговаривал нагловатый клиент, заплативший, как он думает, адвокату кучу бабла ни за что.

 

— Вы получили деньги?

 

— Да. Странную сумму.

 

— Какую? Назовите точно.

 

— Девять миллионов триста две тысячи сто рублей. Что это? Это совсем не те деньги, которые я просил приготовить.

 

— Подождите, я запишу. Бухгалтерию будем вести оба. Вы не доверяете мне, я не доверяю вам. Это накладывает обязательства с обеих сторон. Сумме не удивляйтесь. Люди собрали все, что у них было. Кто забирал деньги?

 

— Прекрасная платформа для работы адвоката с доверителем. Просто торжество оптимизма. Мой водитель забрал эти копейки. Это важно, кто забрал? Чушь. Детские игры. Что теперь?

 

— Копейки? Вы еще и этого не заработали. Делайте то, что нужно, и все получите. А пока можете идти. Мне надо подумать. Да, еще. Дайте мне двадцать тысяч рублей пятерками. Отминусуйте из записи прихода. Так, мне надо спрятать эти бумажки… Как вы знаете, нас каждый раз обыскивают, когда ведут сюда, а потом обыскивают, когда ведут обратно. Будете мне носить деньги каждый раз. Поменяйте по тысяче половину. Вот. На сегодня все.

 

Прощаться вежливо не хотелось. Буркнув что-то себе под нос, я вызвал охрану и собрал бумаги со стола. Мой «недоверитель» сидел с закрытыми глазами, чуть откинув голову назад. Что в ней творилось, мне было неизвестно. Все-таки ходить по тюрьмам — это не мое. Но что делать… Надо было срочно увидеть ребят из ФСБ. Мне показалось, что я вдруг понял что-то важное.

 

Через двадцать минут оба офицера сидели передо мной, молча и одновременно скептически уставившись в бумажку с написанной цифрой.

 

— Вы уверены? Мы сейчас все организуем, а потом ничего не произойдет. И все затраты коту под хвост. От начальства влетит по полной.

 

— Ссылайтесь на меня. Скажите вашим, что я уверен, просто нельзя упустить момент. Именно сегодня и именно сейчас. Он ждать не будет.

Несколько дней спустя я сидел за соседним столом с Сергеем Васильевичем в ресторане «Большой». Руководство было с какой-то дамой, присутствие которой мне не нужно было принимать во внимание. Насколько я понимал, дама исполняла роль статиста. Только псих может разговаривать наедине с самим с собой. Остальным такой монолог со стаканом бросится в глаза, особенно если они пристально наблюдают. Я медленно поглощал свою любимую котлету, якобы читая журнал, и совершенно не смотрел на соседа справа. Когда мне надо было ответить, приходилось брать телефон и как будто кому-то звонить. Таковы были инструкции. Никогда не хотел играть в шпионов и вот попал в какую-то передрягу…

 

— Александр Андреевич, я бы не стал устраивать весь этот балаган, если бы дело не приняло такой оборот.

 

Краем глаза я видел, что собеседница говорящего человека кивнула и, как бы любя, улыбнулась словам говорившего. Я весь ушел в журнал и котлету. Если не считать моего правого уха.

 

— Вы были правы, и денежная сумма, переданная вам, оказалась номером телефона. Он прибавил к этой цифре еще девять-ноль и позвонил. Я уверен, что все было согласовано заранее, кроме самого номера телефона. Просто террористы боятся нас, и, кстати, правильно делают, поэтому периодически меняют номера телефонов. Замечательно, что вы нас предупредили о своей догадке. Ваш подопечный дал охраннику пять тысяч рублей и попросил у него телефон на полчаса. Для парня, который получает в месяц сорок тысяч, пятерка — большие деньги. Он это знал и на это рассчитывал. Благодаря вашей догадке мы вовремя сработали. Весь разговор записан.

 

Жутко захотелось кивнуть остатку котлеты, но я сдержался. Вместо меня кивнула дама. Молодец.

 

— Разговор был на арабском и не очень хороший по отношению к вам. Надеюсь, что отнесетесь с пониманием, и все, что я скажу, это не мои слова, а этого человека. Для начала он поинтересовался, действительно ли мужчина, который забирал пакет из кафе, ваш водитель. Ему ответили утвердительно. Печально, но никто из наших ребят не увидел слежку за Игорем. Предположу, что просто сфотографировали и его, и ваш «Роллс» и дальше полюбопытствовали в доме, где у вас и гараж, и офис. Кто-то там (или консьерж, или соседи) подтвердил личность Игоря. Это хорошо. Однако есть и другая сторона. Он попросил за вами последить, и, если только будет установлена связь или с нами, или с какими-то израильтянами, вас надо будет… сами понимаете, не хочу уточнять. Дальше он говорил о том, что есть большой шанс, что ваша иудейская сущность возьмет верх над всем, и вы, думая, что впереди большие деньги, все сделаете, чтобы его вытащить на волю из тюрьмы. И тут у него серьезный шанс сыграть на вашей жадности. Если это так, как он думает, то вы не сотрудничаете ни с нами, ни с израильтянами. Конечно, денег вам никто платить после выхода не будет. Это он успокоил собеседника. Ну а если вы будете требовать и все такое, то понятно, что будет… Опять уточнять не хочется… Кстати, про пакет с деньгами. Анализ купюр ничего не дал. Но это и ожидаемо: надежда найти что-нибудь была мизерной. Отпечатков пальцев на пакете несметное количество, разобраться невозможно. В общем, с этой штукой — путь в никуда. Будет время, попросите Игоря подписать документ о передаче нам пакета с деньгами. Бухгалтерия требует, вы уж извините. Они иначе не смогут оприходовать. Теперь о самой операции. Вокруг вас постоянно появляются два номера телефона. Это и есть ваш хвост. Или хвосты. Следят довольно умело, надо сказать. Если бы мы не засекли двигающиеся с вами уже несколько дней одни и те же номера, так бы ничего и не поняли. Очень здорово, что вы не оглядываетесь и не придумываете ничего шпионского. Машину мы тоже пробили. Это все у нас под контролем. И на данный момент в нашем поле зрения уже девять человек. Работаем очень аккуратно — нельзя никого спугнуть. Как вы и настаивали, разрешение у родственников запросили. Думаю, что получим. Теперь к вашему клиенту. Вы уверены, что ничего нельзя сделать, поэтому придется освободить? Соглашусь, что нет никаких улик. Разговаривали они исключительно на религиозные темы. Вербовали-то другие. Мы ищем зацепки. Но пока не понимаем, что предпринять. Документов на Вигена нет. Могли бы привязаться к этому, но тоже не получается. Ну и что, что его все называли так? Это же не криминал. У вас вот в паспорте записано имя Александр, а жена наверняка зовет вас Саша. Это как пример. На сегодня решения нет. Точно знаю одно. Пока он документы не найдет и не предоставит, мы его не выпустим. Очень крупная рыба этот ваш антикварщик. Вот и работаем вовсю. Во многих делах о терактах фигурирует некий человек, что называется, за кадром. Все уверены, что это именно он. Но с этой уверенностью к прокурору не придешь. Даже тот самый телефонный разговор, который мы, естественно, записали, хоть и понятен по сути, но настолько красиво и витиевато обставлен, что к делу тоже не пришьешь. И последнее. До тех пор пока вас ведут, мы встречаться не должны. Сами понимаете, как это может быть опасно. В случае необходимости пусть ваш Игорь звонит со своего телефона. Номер у него записан. Я какое-нибудь спокойное место, где вы часто бываете, придумаю. Там и поговорим. Всего вам хорошего. Удачи вам. Мы еще посидим. Как вы любите говорить? До скорого?

В это время дама, глядя на своего визави, мило захохотала, будто ей рассказали смешной анекдот.

 

— Нам пора заканчивать. Вы уходите первым. С понедельника начинаем фазу «Документы». Три дня без слежки — и вам передадут наше возможное место встречи. Но осторожность надо будет соблюдать в любом случае. Сегодня не следят, а завтра начнут снова. Всего хорошего вам. Или, как вы говорите, до скорого!

 

— Где вы были всю неделю? Я вам плачу за то, чтобы вы работали.

 

— Смените тон, Виген, или как вас там зовут. Как вы мне платите, так я и работаю. Мне нужны от вас ваши настоящие документы. Иначе вы здесь сгниете. Учтите, что их будут проверять. Это я говорю вам, специалисту по подделкам. Не надо мне подсовывать всякое фуфло, которое подарит вам еще одну статью из Уголовного кодекса. Кроме того, вы подпишете заявление и передадите его через начальника СИЗО, текст приготовлю, как только увижу ваш паспорт. Смысл заявления будет сводиться к тому, что у вашего адвоката, то есть у меня, находится ваш паспорт и остальные бумаги, если они есть, конечно. Допросить, откуда я их взял, меня не могут по закону. Если у вас там что-то просрочено, типа паспорта или регистрации на территории нашей страны, вас наверняка вышлют из России. В случае если вы иностранец. Но это не тюрьма. И не двадцать лет в лагерях. Вам все понятно?

 

— О том, вышлют меня или нет, не беспокойтесь. Не ваше дело. Это моя забота. Меня просто надо вывести отсюда. И все. Уголовное дело вы закроете сами. Да и что они могут мне предъявить? Настоящие документы у вас будут. Послезавтра в три часа дня на МКАДе вы заедете в карман на…

 

— Больше ничего? Я никуда не поеду. Никаких карманов. Есть мой офис — и этим все сказано. Адрес вы хорошо знаете, Пименова в кавычках вы же туда привозили. Не нравится — найдите другого адвоката и, как в том романе, «дальше живите сами». Будет так, как я вам говорю, или давайте распрощаемся. Свой гонорар, который вы мне бросили с барского плеча, я уже отработал.

 

Есть категории людей, воспринимающих в диалогах только шантаж и жесткость. Нормальное обращение принимается за слабость. Он был тем человеком, с которым мягкие разговоры и интеллигентное убеждение были просто потерей времени. Нехорошо давить на человека в кутузке, но другого выхода у меня не было. И по сути, он для этого все сделал сам.

 

— Александр Андреевич, я совершенно не хотел вас обидеть. Просто если заехать в этот кармашек, то проследить за людьми и машинами в нем не так легко. По Кольцевой мчатся автомобили, и, если кто-то притормозит, нам сразу станет ясно, что за нами следят. Вас могут пасти всякие органы из-за меня или из-за каких-нибудь других ваших клиентов. Зачем нам рисковать? Только из-за этого. Мы же хотим с вами практически одного и того же: я — выйти отсюда, а вы — получить свой гонорар.

 

Если бы он только знал, чья бухгалтерия оприходовала первую часть этого гонорара…

 

— Бесполезно объяснять, Виген. Если ваши люди могут в три часа быть на МКАДе, они могут быть в это же время и у меня в офисе. Договорились? Я жду документов. Остальное попытаюсь сделать как можно быстрее.

 

— Вы гарантируете, что я отсюда выйду в течение, скажем, двух недель?

 

— Я ничего не гарантирую. До свидания. Хотя нет, у меня есть еще вопрос. В заявлении на имя следователя мне надо будет написать, почему у вас с собой не было ни одного документа, а также почему вы все это время не хотели, чтобы их ему принесли. Иными словами, почему вы скрывали вашу личность?

 

— Не знаю. Подумайте или придумайте сами. Вы же адвокат, и все говорят, что гениальный.

 

Не прощаясь второй раз, я оставил лязгающую дверь позади. Так же как и отвратительное настроение.

 

На этот раз было выбрано место, намного более удобное для дискуссии, чем в прошлый.

Президентская ложа стадиона «Динамо» была и уютна, и уместна для этой встречи. Чтобы попасть на стадион, надо иметь билет, а чтобы попасть в ложу, надо иметь туда приглашение. К тому же матч обещал быть очень интересным, и публики собиралось много.

 

В ложе мы сели за столик на восемь человек. Просто рядом. Просто два случайных собеседника. Два болельщика «Динамо».

 

— Сомневаюсь, что документы будут настоящими.

 

— А я уверен. Он не будет так рисковать. Еще раз, у вас против него ничего нет, и он это хорошо понимает. Смысла нет заходить в блудную, как говорил один мой покойный клиент.

 

— Результаты экспертизы после полученного разрешения у родственников уже есть. И вы опять оказались правы. -Теоретически у нас все готово. Если бы не слово офицера, мы никогда бы не пошли на ваш план. Но весь успех операции зависит и зависим от вас. Ничего не поделаешь. Постоянную охрану вам тоже предоставлять не очень хочется. Как и обещал, я лично проверяю все до самых мелочей. Мы должны свести все возможные просчеты даже не до  минимума, а до нуля. Кстати, у меня такое впечатление, что наш начальник будет докладывать о результатах сами знаете кому. Вы хотите, чтобы вас представили к награде?

 

— Нет.

 

— Да? Почему, позвольте спросить?

 

— Потому что у меня с этим так называемым Вигеном свои счеты. И если бы не цепь случайностей — я говорю о том, что было в Нью-Йорке и потом в Израиле, — то мы бы вообще ничего не знали до нынешнего дня. Так что награждать надо его величество случай. А еще так безопаснее. Поверьте. Но не это сейчас самое важное. Мне надо точно знать, когда вы его выпустите. И настоящие у него документы или нет — все это уже вторично. Для всех, включая вас, вашу организацию, его самого и меня.

 

— Согласен. Но он может уйти?

 

— От вас или от израильтян?

 

— Не расстраивайте меня. Начинается матч. Удачи нам всем.

 

Через день без звонка в офисе появился молодой человек двадцати—двадцати пяти лет и после недолгих переговоров в приемной положил мне на стол паспорт. К моему удивлению, это был российский общегражданский паспорт, как и положено, с регистрацией. В одном из спальных районов Москвы. Посыльный поинтересовался, может ли он идти, и уже привстал для того, чтобы исполнить свое желание без спроса.

 

— Подождите.

 

— А чего ждать? Меня незнакомый человек попросил занести сюда документ, дал пятьсот рублей, и я больше ничего не знаю.

 

— Это вы расскажите кому-нибудь другому. Мне точно белиберду слушать не хочется. Идите и положите паспорт куда-нибудь, желательно на видное место, по адресу на этой странице. У вас два часа, чтобы это сделать. И не спорьте со мной. Владелец паспорта хорошо знает, что развитие его ближайшей карьеры зависит от этого документа. Незнакомцу за пятьсот рублей такое не доверяют. До свидания.

 

Не говоря ни слова, неприветливый гость покинул переговорную, бормоча про себя что-то, как я понимаю, не очень лестное в мой адрес.

 

Это был тот случай, когда надо было срочно ехать и по дороге звонить, писать и думать.

 

Через час я сидел напротив клиента в «Матросской Тишине».

 

— Почему вы не сказали мне, что вы еще и гражданин России?

 

— Вы не спрашивали. Я получил гражданство в конце девяностых. А что это меняет?

 

— Многое. Иностранный паспорт мне мог принести иностранец, прислать с курьером, по почте, в конце концов. Но там у вас регистрация, и федералы нагрянут немедленно с обыском по этому адресу. Сколько человек там зарегистрировано? Двадцать? Сто? Сто двадцать? Только не врите мне, это важно.

 

— Не знаю сколько. Много, наверное.

 

— Я сейчас продиктую вам текст заявления, из которого будет следовать, что при вашем задержании с вами очень плохо обращались, документы вы оставили в этот вечер дома, а так как по натуре вы человек обидчивый и гордый, то вы и замкнулись в себе, ничего никому не говоря все это время. Теперь вы разрешаете следствию изъять ваш паспорт по известному адресу. Вы сами предупредите, чтобы в квартире никого и ничего не было?

 

— Да, сам. Я об обыске в квартире не подумал. Я там был-то всего один или два раза. Диктуйте. И скажите мне — когда я выйду?

 

— Как только вы напишете заявление, я тут же поеду к следователю. Вы согласны? Дальше все решится за три-четыре рабочих дня, я полагаю. И все. Так мне сразу ехать?

 

— Да, конечно.

 

— И последнее на сегодня. Мой гонорар готов? После вашего выхода на свободу он мне будет нужен в этот же вечер. -Хорошее быстро забывается. Поэтому не будем откладывать до лучших времен час расплаты.

 

— Все готово. В этот же вечер? Пусть будет так. А пока диктуйте заявление и уходите.

— Он не позвонит?

 

— Исключено. Охранник, который одалживал Вигену телефон, еще два часа назад плохо себя почувствовал и уехал к врачу. Никаким другим образом ваш клиент доступ к телефону не получит.

 

— Вы помните, что время пошло? У вас три дня, чтобы все проверить. В четверг он выйдет на свободу.

 

— Как жаль, Александр Андреевич, что вы не мой подчиненный. Я бы так вас сейчас послал за ваше занудство! Да, все готово.

 

— Насмешили. Никогда не был ничьим подчиненным. Но послать можете. Мне все равно.

 

Мы разъединились. Впереди, как я думал, маячили три бессонные ночи. Ничего подобного. Я спал как сурок в норке. С видом на Москву-реку, но это уже детали.

 

Копию документа об освобождении я передал ему лично. Оригинал уже лежал на столе у начальника изолятора. Было начало двенадцатого.

 

— По правилам изолятора, чтобы покинуть этот гостеприимный дом, вам следует заполнить определенный «бегунок». Там наличествуют такие пункты, как отсутствие задолженности в ларьке, библиотеке… и еще что-то, о чем я понятия не имею. Это внутренняя бумага, с которой я никогда не сталкивался. К вашему сведению, ваша фамилия и паспортные данные со вчерашнего дня значатся в здешнем деле, так что вас выпустят согласно всем правилам. Я больше вам не нужен. Вечером жду гонорар в офисе.

 

— Подождите, Александр. Здесь… так получилось, что я лишился доступа к телефону. А мне обязательно надо предупредить кое-кого, что я сегодня выхожу. Вам же тоже не разрешено проносить сюда мобильники? Я сейчас продиктую вам номер, когда выйдете, наберете, звать никого не надо. Просто человеку, который ответит, надо сказать одну фразу: «Я адвокат Добровинский, мой клиент освобождается сегодня». И все.
 

Действительно, кажется, все. История моего знакомства и общения с Вигеном подходит к концу. Говорят, что месть должна быть холодной. Мне было все равно, какой она должна была быть. Но есть вещи, которые не прощают. Ради тех, кого нет. И еще ради тех, кто живет.

 

…Час спустя я ехал по Пресненской набережной в своем стареньком, но по-прежнему очень красивом кабриолете. Сбоку в лучах солнца сверкали стекла небоскребов нашего Сити.

 

Это была настоящая Новая Москва.

 

Бельгийская история подделок, потрясшая в свое время весь антикварный и музейный мир, получила неожиданное продолжение. Отсидев в тюрьме Королевства почти два года, господин Топоровский вышел на свободу. Как я уже писал, все его работы, находящиеся в музее и у него дома, были арестованы полицией и изъяты по описи. Однако, как ни странно, никто не берется доказать, что сотни полотен, принадлежащих этому господину, — подделки. Причина проста: чтобы провести химическую и художественную экспертизу, у полиции Бельгии просто нет средств. В Западной Европе подобные изыскания стоят бешеных денег. Ситуация находится в подвешенном состоянии, и выхода из нее пока никто не видит. Правда, снова возник организатор художественного промысла и руководитель артели художников, столь качественно разработавших новую волну русского авангарда, — тот самый Жора. Он в настоящий момент требует еще двести тысяч долларов США, угрожая полностью поменять свою позицию. Не знаю, к чему это приведет, но Топоровский может и перекупить негодяя вместе с его показаниями. Какие же все в этой истории милейшие и честные люди!..

 

Как говорит один мой знакомый, «икона очень редкая и старая, скорее всего, четырнадцатый век, может быть, начало пятнадцатого. При желании точную дату можно выяснить у автора. Он еще жив».

 

Что же касается моей идеи с банком отпечатков пальцев художников, то я в итоге получил понимание того, что происходит. За ужином в московском ресторане «Большой» обожаемая мной Зельфира Трегулова растолковала мне, что происходит. Дело в том, что в случае и если такой банк данных будет собран, больше половины музейных коллекций во всем мире придется… придется просто выбросить на свалку. В каждом таком собрании, которое кичится своими шедеврами, находится до пятидесяти процентов копий. Старых и новых, красивых и известных, хороших и не очень. Копий, подделок и даже изобретенных никогда не существовавших авторских работ. Называйте как хотите. Вот и все. Впрочем, любой обман рано или поздно всплывает наружу.

 

Надо подождать сто, двести лет. Или больше? Подождем. Я подожду.

 

Вигена, а я по-прежнему так его называю, арестовали, когда он садился в автомобиль, прибывший его встречать к дверям «Матросской Тишины». Водитель и пассажир были также задержаны. За углом люди с оружием и в масках положили на асфальт еще троих человек, за которыми было установлено наблюдение несколько дней назад. Группа поддержки их товарища оказалась явно лишней.

 

Вигену было предъявлено обвинение в убийстве гражданина Узбекистана Рашидова. Получив согласие родственников, за несколько дней до моей встречи на стадионе «Динамо» была проведена эксгумация тела, в котором врачи обнаружили следы то ли цианистого калия, то ли еще чего-то. Яд, очевидно, был введен быстрым уколом в том самом саду, на скамейке которого и нашли труп несчастного владельца картины Кузнецова.

 

Как в дальнейшем показало следствие, убитый не хотел ни помогать террористам, ни тем более сотрудничать с ними. Он просто был верующим и практикующим мусульманином, безумно любившим Россию, которая дала ему все и которой он был безмерно благодарен.
 

После того как преступление было совершено, убийцы забрали ключи из кармана покойного и вульгарно ограбили его квартиру. Старинный Коран был просто частью добычи.

 

Бизнес в антикварной лавке являлся одновременно и хорошим прикрытием основной «деятельности», и серьезным средством заработка, включая как прямые продажи антиквариата, так и аферы, одну из которых готовили для меня.

 

При обыске на квартире, где был зарегистрирован Виген, было обнаружено (по словам генерала) много всякого интересного. Чего точно, я не знаю, и, по правде говоря, меня это мало интересовало.

 

Часть обитателей была задержана на месте и далее экстрадирована из страны, другие оказались не столь удачливы и сменили квартиру в Бирюлеве на казенную. Последняя была бесплатная и как бы с долгосрочной арендой. Полагаю, что за дело. К слову сказать, большинство людей в квартире смертельно на Вигена обиделись за то, что он их не предупредил по поводу непрошеных гостей в масках и с автоматами. Документ за подписью владельца паспорта, найденного на обеденном столе, всем показали. Большой любви и уважения к подписанту заявления следователю у обитателей сего общежития зачитанный текст не вызвал. Эта часть плана сработала отлично. В ту же минуту, когда Виген выходил из СИЗО, по всей Москве и в некоторых других городах прошла операция, тщательно разработанная все тем же генералом. Не обошлось и без ляпов. Три человека в Тверской области смогли уйти из-под носа спецназа. Но говорят, что их задержали месяц спустя.

 

Что же касается меня, то я обещал своему клиенту выход на свободу и должен был сдержать слово, данное адвокатом доверителю. О преступлении, за которое его арестовали при выходе из тюрьмы, у нас не было речи. Мои подозрения — это мои подозрения. И все.

 

Однако на допросе после задержания Виген потребовал телефон для того, чтобы связаться с адвокатом Добровинским. Такую возможность ему дали. После объяснения сути произошедшего теперь уже бывший клиент потребовал моего срочного прибытия на допрос. Пришлось ответить, что жду от него посыльного с гонораром, и так как мы договаривались только на одно дело, если гонорар получен не будет, защиту по статье сто пять («Убийство») Уголовного кодекса РФ будет осуществлять какой-нибудь другой адвокат, но точно не я. На этом наши беседы закончились. Навсегда. О том, что никакого гонорара не будет, я знал с самого начала. Впрочем, это последнее, что меня интересовало в этом деле.

 

Шесть месяцев спустя гражданин Сирии и Российской Федерации, дилер предметов антиквариата, мошенник и убийца, террорист, на руках которого, только по официальным данным, кровь более пятидесяти жертв, включая двенадцать детей до десяти лет, находящийся в розыске во многих странах Мухаммед аль-Масри был найден повешенным в своей камере. Повесился ли он сам, помогли ли ему израильтяне, собственные «друзья по партии» или ребята из ЦРУ, навсегда останется загадкой.

 

В моей квартире, в кабинете, с некоторых пор смотрит на меня и на мир копия шедевра Юрия Пименова, столь любезно возвращенная мне Московским уголовным розыском после закрытия нашумевшего дела под условным грифом «Н. М.».

 

P.S. Только что прочитанная вами повесть «Подделка» основана на абсолютно реальных событиях. Хотя, как это часто бывает, правда требует некоторых пояснений и оговорок.
 

Господин Игорь Владимирович Топоровский родился в шестьдесят шестом году на Украине, точнее, в Днепропетровске. Все, что написано о нем, о его коллекции, продажах, аресте и скандале в Бельгии, представляет собой отдельно взятую детективную линию, о которой любой человек может найти множество информации в интернете. Рекомендую почитать.

 

Моя искренняя благодарность Петру Авену и Алеку Лахману, которые сделали все возможное и невозможное для того, чтобы остановить деятельность Топоровского. Пишу эти слова как коллекционер и как их друг.

 

Ректор ВГИКа Владимир Малышев, организовывая многочисленные выставки работ студентов художественного факультета вверенного ему учебного заведения, невольно натолкнул меня на часть описанной в повести интриги. За что ему большое спасибо.
 

Истории об аферах с картинами-подделками (именно в том ключе, как я описал) время от времени встречаются. К моему большому сожалению, в сети негодяев иногда попадают известные московские коллекционеры. В мою задачу входило рассказать об этой гнусной схеме и предостеречь.

 

Идея брать отпечатки пальцев художников с полотен музейных экспонатов и таким образом собрать банк данных, способный изолировать мир от назойливых подделок, продолжает сидеть в моей голове. Все ответы из музеев, которые я получал и получаю, говорят лишь о том, о чем мне так откровенно рассказала глава Третьяковки замечательная Зельфира Трегулова. Ответ нет — подтверждение страха музейщиков столкнуться с реальностью.

 

Павел отсидел в тюрьме еще несколько месяцев. В конце концов он подписал кучу документов, говорящих о том, что он не имеет претензий ни к ФБР, ни к прокуратуре США, и был экстрадирован. Живет в Москве, работает с отцом. Стал очень авторитетным хакером.

 

История с «покончившим с собой террористом» немного изменена по понятным причинам. Я очень благодарен генерал-полковнику ФСБ Сергею Б. за подробный рассказ о «Вигене». Иногда спрашиваю себя, пошел бы я при всей своей ненависти к терроризму и террористам на то, чтобы предать профессию адвоката и сотрудничать в таком деле с правоохранительными органами? Ответ безоговорочно отрицательный. Нет, не пошел бы. Ту информацию, полученную от доверителя, которого можно по-обывательски считать негодяем, нужно оставить исключительно между мной и им. Это не обсуждается. Это профессиональная тайна, с которой придется жить всю жизнь. На заметку коллегам.

 

И наконец, последнее. Если когда-нибудь вы попадете в Новую Третьяковку или ко мне в кабинет, мне будет очень интересно, разгадаете ли вы, в чем неугасающий секрет великого творения Юрия Пименова под названием «Новая Москва».


Опубликовано в журнале  "Русский пионер" №120. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".