Классный журнал

Как обычно в таких местах, на стенах лавки была представлена полная мешанина жанров и стилей. Однако опыт показывает, что надо просмотреть ряд за рядом. По крайней мере, так делали все главные коллекционеры шестидесятых, приложившие руку к моему образованию. Даже бездарная мазня достойна того, чтобы пройтись по ней взглядом. Мы учимся всю жизнь, и поэтому копии, реплики, подделки стоят того, чтобы их скрупулезно рассмотреть. У этого копииста такая манера, а вот здесь талантливый человек тратит себя на заказное фуфло. Учишься же и на хорошем, и на плохом.

 

Похоже, что хозяин лавки, приземистый лысоватый человек не чуждой мне древней национальности, меня узнал. Во взгляде антиквара сквозил мало кому знакомый профессионализм. Только натренированный годами продавец старины следит глазами, нет, не за тобой, совсем нет. То, как ты дышишь, чихаешь от вековой пыли и даже как ты одет, профессионалу не интересно. Он следит за твоим взглядом. Если пока еще не покупатель чуть дольше держит глаза на иконах или, скажем, на фарфоре, можно сразу понять его пристрастия и коллекционерские предпочтения. Я, например, собираю двадцатый век. Попробуй заговори со мной о романтизме передвижников. Мне сразу станет безумно скучно, и я убегу из недружественного помещения. Но стоит сказать одно слово про Родченко, Степанову, Попову, Лисицкого, и меня моментально заинтересует и хозяин, и его магазин. Так устроен мир коллекционеров. Так устроен мир торговцев прошлым.

 

В этот вечер лысый еврейский человек действовал безошибочно. Ошибся, как ни странно, не он, а я.

 

— Вас интересует двадцатый век, скорее всего? Давно хотел с вами познакомиться. Вы же адвокат Александр Добровинский? Позвольте представиться — Виген. Владелец здешнего магазина. Я уже каким-то чудом достал ваш телефон и сегодня, представляете, прямо сегодня собирался вам звонить.

 

Кавказец… А как похож по типажу…

 

— Прошу вас, не обращайте внимания на то, что здесь висит: все лучшее у меня в кабинете. Мне кажется, я смогу вас -чем-нибудь удивить, если не порадовать.

Дальше в воздух взлетела короткая рука в темном рукаве пиджака, и затем она же приоткрыла уставшую от истязаний дверь, ведущую, по всей видимости, в личный кабинет Вигена Левоновича.

 

Именно так его назвала продавщица.

 

В комнате действительно было намного интереснее, чем в магазине. Во-первых, там было прибрано и непыльно. -Во-вторых, вещи были очень качественные и достойные внимания. Правда, к интересующей меня эпохе ни иконы, ни холодное оружие, ни мелкие и средние Левитаны с Айвазовскими отношения не имели. Из роскошного серебряного самовара, на мой взгляд работы самого Овчинникова, налился чай. Политес требовал разговора и улыбок.

 

— Много раз я видел по телевидению и в интернете вашу дачу и квартиру. Честно скажу, впечатлен. Уже какое-то время хотел вас найти и переговорить по одному деликатному делу. Я внимательно смотрел, а потом и пересматривал интерьер вашей квартиры. Знаете, что меня заинтересовало? Я вам скажу.

 

«С такой постановкой речи и мысли он точно не кавказец», — подумал я и стал прислушиваться еще более внимательно.

 

— У вас потрясающая коллекция работ Юрия Пименова. Я насчитал восемь шедевров.

 

— Двенадцать.

 

— Прошу прощения. Ни в коем случае не хотел вас обидеть. Но вопрос слишком деликатный… и денежноемкий.

 

— Виген Левонович, я, конечно, из семьи гинекологов, но не акушер. Вы не могли бы уже родить что-нибудь конкретное?

 

— Понимаю, понимаю. Сейчас я покажу вам одну вещь и надеюсь, вы сможете мне помочь. Когда-то в одном интервью вы говорили, что это лучшая отечественная картина первой половины двадцатого века. Она висит в Новой Третьяковке. А у меня авторская копия. Впрочем, вполне может быть, что в Третьяковке авторская копия, а вы сейчас увидите оригинал.

 

С этими словами хозяин магазина, кабинета и некой авторской копии аккуратно поставил на треногу большое полотно и нежно снял с него покрывающую картину холщовую тряпку.
 

Да, это была она. И я много раз об этом публично говорил. По моему мнению, эта работа — главный шедевр нашей живописи двадцатого века. Отвернувшись от зрителя, женщина как бы выплескивала на нас красоту и элегантность города после дождя. Этот уезжающий вдаль великолепный кабриолет, этот расцветающий под явно майскими лучами проспект, эта загадочность дамы в автомобиле, в затылке которой может померещиться только что истерзанный и брошенный в мятой постели и уже забытый любовник, эта радость весны и торжество молодости — все это видится в совершеннейшем шедевре Юрия Пименова «Новая Москва».

 

— Да, работа превосходна. Не знаю, авторская копия это или нет, но она дышит. Для живописи это очень важно. Авторская копия? Все может быть. Надо разбираться. У вас есть экспертизы? Вы ее кому-то показывали? И очень важен источник происхождения вещи. Так называемый провенанс. Впрочем, вы профессионал, что я вас учу…

 

— Александр Андреевич, есть вещи, в которых я уверен. Посмотрите на левый нижний угол картины. А вот фотография этой же картины в Третьяковке. Видите различие? Немного, но есть. Кроме того, моя картина чуть большего размера. Если бы делали, я извиняюсь, фуфло, сделали бы точно по образцу и в соответствии с размером. Вот, собственно, откуда моя уверенность. Но есть еще одна важная вещь. Я сделал химический анализ краски. Вот он… прикреплен на скотч в прозрачном файлике, видите, сзади картины. Так вот анализ показал, что все краски — того времени! Вы знаете, за сколько была продана самая дорогая картина Пименова? Нет? Я вам скажу. Три миллиона долларов. Так та, за три миллиона, просто ничто по сравнению с этой.

 

— Соглашусь. Мало того. Затрудняюсь сам оценить «Новую Москву». Для меня ей нет цены. Хотя, в принципе, цена есть на все. Спасибо, что показали такой шедевр. А теперь простите, я должен идти.

 

— Подождите, дорогой! Еще пять минут. У меня к вам предложение. И я должен вам кое-что рассказать…

 

В моей улыбке, очевидно, было слишком много скепсиса. Можно было только представить, какую цену я сейчас услышу… Или, хуже того, лысый торгаш предложит мне поспособствовать ему в продаже моим многочисленным знакомым. Терпеть не могу этого. И знакомить не люблю никого. Пару раз нарывался на претензии после того, как оказывал кому-то услугу. Хватит. Никаких процентов со сделок мне не нужно. Слава Богу, есть что кушать, хотя по-русски так говорить нельзя. Но все говорят. Просто хочется спокойно жить. Без претензий от недоумков. И от друзей тоже.

 

— Я думаю, «Новая Москва» должна стоить от десяти до двадцати миллионов долларов. Конечно, если бы это был не советский художник, а какой-нибудь раскрученный европеец типа Магритта или Ван Донгена, то на лондонских аукционах все бы взлетело до небес. Культовая работа. Определяющий сюжет. Жемчужина Третьяковской галереи. Да что тут говорить! Кстати, у меня есть уже пара клиентов, которые предлагают серьезные деньги, но сейчас речь не об этом. Мне нужна ваша помощь. Вообще, я собирался вас найти через общих знакомых, достал ваш телефон, ой, простите, я это уже говорил. А тут вижу, у меня в магазине сам адвокат Добровинский. Судьба.

 

— Или карма. Так чем я могу вам помочь?

 

— Видите ли, дорогой мэтр, никто не возьмет эту работу и не даст за нее ни копейки, если не будет серьезной искусствоведческой экспертизы и обязательно из той же Третьяковки. Все было бы хорошо, но не все так хорошо. Простите за тавтологию. Друзья из Тэ Гэ, в смысле из Третьяковской галереи, мне так и сказали: «Тебе никогда эту работу не признают. Никто не захочет рисковать своим креслом для того, чтобы обесценить их собственный шедевр. Так что даже и не пытайся. А если отнесешь туда, они еще сольют все в СМИ, назовут грязным фуфлом, и ты ее не продашь даже на Измайловском блошином рынке на вес». Вот мое предложение вам. Убедитесь, пожалуйста, что это настоящая работа, сами. Это для начала. У вас же есть с чем сравнить. Я все видел по телевизору, когда вы делали с журналисткой экскурсию по квартире. Соберите, если хотите, у себя консилиум экспертов. Не Третьяковкой единой… Когда вы получите мнение экспертов страны, именно вам Третьяковка не откажет. Как я уже сказал, у меня есть пара клиентов в голове. Думаю, что получу десять миллионов. Больше у нас никто не потянет. Предлагаю долю…

 

— Простите, никаких долей мне не надо. Я принципиально всю жизнь работаю без партнеров. Не мое, знаете ли…

 

— Извините. Я хотел как лучше. А получилось как всегда. Черномырдина помните? Гениальное изречение. Тогда попробуем по-другому. С десяти миллионов я хотел вам предложить пять. Пятьдесят на пятьдесят. Но если вы так не хотите, есть другой подход. Может, он вас заинтересует. Если вы докажете, что это настоящая вещь, я продам вам ее за те же пять. Так вас устроит? А еще я привезу вам «Новую Москву» домой, в офис, куда хотите, и оставлю на месяц. Без залога. Если вам доверяют почти все олигархи страны, я тоже доверю вам «девушку в автомобиле». Идет?

Пожав плечами, я сказал, что подумаю, затем, оставив визитную карточку и пожелав всего самого лучшего, немного озадаченный увиденным и услышанным, откланялся. Вечером был ужин тет-а-тет с любимой, и время уже поджимало. Пожилой владелец «Новой Москвы» провожал меня до машины, цокал языком, сыпал восточными комплиментами и, откровенно говоря, начинал действовать на нервы легкой навязчивостью.

 

В машине на заднем сиденье думалось значительно лучше, чем в грязноватом магазине. Что-то было скверное и несуразное во всей этой истории. Да, у него шедевр. Но вещь надо проверять, узнавать ее происхождение, поднимать архивы и так далее. Работа крайне интересная, но времени на это уйдет уйма. А сколько он мне предложил на все исследование? Один месяц? Не управлюсь. Хотя бы полгода. С другой стороны, «Новая Москва» в нашей гостиной? О чем еще мечтать коллекционеру? Я даже не представляю, что можно хотеть найти и приобрести после этого? Леонардо да Винчи? Гогена? Магритта или Дали?

 

Путь на дачу и к ужину был усеян пробками. Пришлось закрыть глаза, помечтать, подумать и кое-что вспомнить…

 

Якобы пролетарский художник, лауреат двух Сталинских и одной Ленинской премий был совсем не пролетарского происхождения. Практически ровесник двадцатого века, Юрий Пименов родился в семье присяжного поверенного и очаровательной дочки московских купцов из клана Бабаниных. В какой-то мере баловень судьбы, он учился в великом ВХУТЕМАСе в его самые знаковые двадцатые годы, затем, став одним из учредителей знаменитого Общества станковистов (ОСТ), как видный остовец, в конце двадцатых отправился в путешествие по Европе, переболев немецким экспрессионизмом, стал живописцем, графиком, сценографом и плакатистом.

 

Но все складывалось в тридцатых годах очень непросто.

 

Вполне ожидаемо для всех и неожиданно для некоторых выходит Постановление о перестройке литературно-художественных организаций, сразу уничтожившее все возможные и невозможные объединения. Тут же, естественно, одну из книг с иллюстрациями Юрия Ивановича снимают с печатного станка, а графику художника признают формалистической. Приговор. Работы нет, журналы отказывают, люди шарахаются. В трудные минуты на помощь приходит супруга Наталья Бернадская. Она зарабатывает стенографией и таким образом содержит всю семью. И вот тут-то и проявляется талант художника. Пименов обводит вокруг пальца власти предержащие, продажных во все времена критиков и омерзительных конформистов. Он уходит от требуемого сталинского соцреализма и создает свой практически новый стиль, к которому одновременно нельзя подкопаться. Это обновленный импрессионизм легкого артистического «прекрасного мгновения». Своего рода застывшие воздушные балетные па на холсте, улетающее чудо движения, интрига вуайеризма, созерцания, если угодно. Без тени пошлости и соцреализма. Короче говоря, гений. Или, как модно сейчас говорить: «-Гений — и точка». Этот удар по старательно захватывающей все живое косности и нанесла в незабываемом тридцать седьмом году та самая «Новая Москва», которую я только что видел. А потом уже каскад признаний, золотая медаль на Всемирной выставке в Париже и все такое. Надо отметить, генетически выношенная купеческая смекалка берет свое, и на все предложения начать писать официальные портреты следует ответ: «Не умею рисовать мужиков. Моя стихия — Женщина». Ну что скажешь на это? А ничего… И в какой-то степени неправ хозяин магазина. Да, у меня двенадцать живописных работ Пименова. Но помимо того, что он, ко всему прочему, театральный художник, Пименов еще и чудесный график-плакатист. А вот плакатов художника и преподавателя ВГИКа Юрия Ивановича у меня довольно много. Завидуйте, но тихо. И это было бы большое счастье — поставить перед собой «даму в автомобиле» и попробовать написать эссе об этом шедевре. Или даже роман…

 

— Александр Андреевич, мы приехали. Вы хорошо себя чувствуете? А то мы стоим у вас на даче уже пятнадцать минут, а вы ни гугу. — Игорь на всякий случай сделал погромче радио, и мне пришлось открыть глаза. Исчезла «Новая Москва», дама в автомобиле, плакаты «Пышка», «Романс о влюбленных», «Дочки-матери» и даже «Новый Гулливер». Ну и ладно. Пойду ужинать. Хотя есть не хочется.

 

Дома, оказывается, были гости. Мой очень близкий друг и совладелец, может быть, лучшей московской галереи современного искусства «Триумф» Емельян Захаров с его очаровательной женой, внучкой и тезкой (в одном лице) нашего культового шансонье и актера Александра Николаевича Вертинского — Сашей Вертинской. «Над розовым морем вставала луна. Во льду зеленела бутылка вина». С «розовым морем» на нашей даче во Внукове было не так все просто, но пару бутылок хорошего вина я для гостей открыл, и они зазеленели где нужно. Мне постоянно дарят дорогой алкоголь, который я не пью, и поэтому набор этой отравы в доме абсолютно фееричен. Малопьющему часто интересно наблюдать битву любителей с собственной печенью. За ужином я рассказал гостям об увиденном шедевре, послушал их ахи-охи по поводу «дамы в автомобиле» и в итоге услышал от всех точную формулу цены лучшей работы -Пименова. Все сидящие за столом пришли к единому мнению, что за картину «Новая Москва» можно просить столько денег, сколько захочется. Предельно конкретное ценообразование, ничего не скажешь…

 

Следующий день был безумно загружен всякими адвокатскими делами: суды, консультации, проверка работы коллег, совещания и подготовка разного вида заявлений. Пару раз звонили журналисты. То есть нормальный сумасшедший день нашего бюро. Думать о «Новой Москве» было некогда, и она постепенно исчезала из сознания, как должна исчезать за горизонтом самая большая яхта хоть Илона Маска, хоть Аркадия Абрамовича. «С глаз долой — из сердца вон», — гласит русская народная пословица.

Утром я набрал дорогую моему сердцу Зельфиру Трегулову, тогда еще директора Третьяковской галереи, по делу, совершенно не связанному с Пименовым. В музее с невероятным успехом шла выставка шедевров Валентина Серова. При всей моей любви к людям, особенно к тем, кто посещает музеи и галереи, толкаться в огромной толпе отстоявших в дикой очереди на жутком морозе два или три часа и озверевших от этого любителей живописи я не очень хотел. Обычно в день, когда галерея закрыта (почти всегда это понедельник) для широкой публики, можно договориться с дирекцией организовать частную экскурсию с искусствоведом. Стоит это не очень дорого, но удовольствие от музея, открытого практически исключительно для моих гостей и меня, просто феерично. Пустые залы, создающие иллюзию настоящего дворца, картины на стенах, принадлежащие на какое-то время только твоим глазам, шарм от легкого гула собственных шагов и тишина живой вечности. Что может быть лучше для созерцания и мироощущения!

 

Надо сказать, что эффект от того, что я могу открыть закрытый музей, да еще какой, просто сногсшибательный. Сколько договоров я подписал после таких прогулок… В общем, многому хорошему в моей жизни я обязан искусству. Например, квартирой.

 

Все-таки лишний раз на выставку Серова надо сходить. Не все мне нравится в его живописи, но есть шедевры, от которых нельзя оторвать взгляд. К примеру, портрет обнаженной танцовщицы Иды Рубинштейн. Я вообще большой фанат женских портретов. Всегда был зачарован шедевром из шедевров, а именно «Весной» Сандро Боттичелли. Удивительно, как художник создал в конце пятнадцатого века образы молодых девушек, полностью совпадающих с образами современных барышень шестидесятых годов двадцатого века. Просто невероятно. Тот же чуть изможденный аскетизм, легкая надломленность от груза сексуальной революции, то же ощущение необходимости молодежных преобразований шестидесятых, та же парадоксальная удовлетворенность от постоянной неудовлетворенности. Великолепно.

 

Портрет обнаженной Иды Рубинштейн Серова из этой же ауры предвидения. Своей наготой и легкой изможденностью женщина на полотне стирает грань времени. Она сегодняшняя, она даже чуть вульгарна из-за созерцания взглядов зрителей, она одновременно и зовет, и отталкивает. Такое впечатление, что она смотрит на зрителя с небрежной надменностью и плохо скрываемым презрением: «Смотришь, мечтаешь? А я никогда не буду твоей. Постой, полюбуйся и уходи…» Это и есть магнетизм шедевра. Схожу еще раз полюбоваться.

 

Мы договорились с Трегуловой на ближайший понедельник, и я занялся своими делами. Впереди был очень сложный процесс на Кипре с продолжением в Лондоне, а так как местные коллеги (те и другие) считают, что их работа должна ограничиваться исключительно приемом денег на банковские счета, приходится все делать за них. Чудовищно, как на Западе за каких-то двадцать—тридцать лет политики смогли убить профессию адвоката. Больше нельзя давать советы, надо доносить на клиента, если он что-то скрывает от правосудия… ну и т. д. Вот и приходится маневрировать для наших людей. Ибо без нас они не справятся. Ни с правосудием, ни со своими собственными адвокатами. Слава Создателю, у нас еще все по-другому.

 

Возможно, вот еще почему: когда идет творческая работа адвоката, меня не остановить. Я не замечаю ни грохота отбойных молотков на улице, ни дрели у соседей, ни эсэмэсок, ни телефонных звонков, ни даже призывных покашливаний, обозначающих присутствие рядом любимой. Ну хорошо, для нее можно сделать исключение. Но ненадолго.

 

На работе в офисе это знают все и, к чести коллег, свято берегут атмосферу созидания вокруг любимого шефа.

 

Но в этот день (часа в три) кто-то настырный стучал в дверь кабинета. Сколько стучал, точно сказать не могу, но, по постепенному озверению ударов, надо предполагать, достаточно долго.

 

Пришлось нажать на кнопку, открывающую дверь в святая святых.

 

В мой кабинет на цыпочках вошла ассистентка Юля:

— Александр Андреевич, в приемной псих с бумагами и большой картиной. Он несет какую-то белиберду про то, что вы не договорились, но почти договорились, и он вам верит, как «своей папе». А еще он принес договор и все время нам с Полиной им зачем-то тычет. Мы держим осаду уже час, но, что дальше делать, не знаем. Может, охрану позвать?

 

Полина и Юля — лучшие ассистентки в мире. Если уж они сдаются, надо действительно выйти в приемную и разобраться.

Так я и думал. Около стойки находился настырный тип из антикварного магазина вместе со своей лысиной и той самой картиной. «Новую Москву» держали в руках два здоровых бугая, надо полагать, сопровождающая охрана Вигена Левоновича. По-видимому, для подчеркивания серьезности момента передачи шедевра молодые люди держали работу в чистейших белых перчатках. Сам лысик мял в руке пачку бумаг и что-то торжественно верещал обалдевшим от него секретарям. С появлением в приемной управляющего партнера адвокатского бюро незваный гость переключился на меня.

 

— Александр Андреевич, как у вас красиво, здравствуйте! Привез вам свое сокровище. Как договаривались…

 

— Мы совсем не договаривались, особенно без звонка. Ну просто никак не договаривались.

 

— Александр Андреевич, дорогой, простите, простите. Но ведь только вы можете мне помочь. Это же настоящее творение гения. Вот смотрите, экспертиза химическая сделана. Краски старые. Вы сами можете сделать еще одну экспертизу, если хотите, но, если Третьяковка даст положительный ответ, я получу деньги и сделаю себе операцию на сердце.

 

— Сам?

 

— Не смейтесь надо мной. Я должен в Израиль слетать. Там клапана меняют. Везде меняют на свиной, а там на говяжий. Они же там эти, как вы называете…

 

— Кошерные?

 

— Точно. Вот договор, мой юрист составил. Очень простенький. Прочтите, пять минут займет. Операция двести или триста тысяч долларов будет стоить, родственники хотят со мной полететь, то-се. Ужас. Пожалейте старика. Мне очень надо ее продать. Только вы…

 

— Так, хватит. Тишина в павильоне. Дайте прочесть, что вы тут написали, и я скоро вернусь.

 

Складно написанный договор говорил о том, что «Сторона один» (Виген Худоян) оставляет мне («Сторона два») работу, вероятно, Юрия Пименова (далее по тексту — «Автор»), с целью определения, является ли данное произведение авторской копией или творением неизвестного автора. В случае и если будет доказано, что данная работа является оригинальной живописной картиной Пименова, «Сторона два» имеет право приобрети ее за пять миллионов долларов в рублях по курсу. Если «Сторона два» по каким-то причинам не захочет ее приобрести, «Сторона один» берется выплатить «Стороне два» за работу по доказательству подлинности «Новой Москвы» те же пять миллионов долларов. Имеется в виду, после продажи картины в третьи руки. «Новая Москва» остается на месяц на ответственное хранение у «Cтороны два». Залог не требуется. В углу — фотография работы. Дата, подписи. Город Москва.

 

Позвонили ассистенты и тревожным шепотом сообщили, что клиенты шарахаются от горластого антиквара и его сопровождения. Срочно надо или их выгонять, или что-то делать. По принципу «легче дать, чем объяснять, почему не хочется дать» или подписать, взвесив все за и против, я решил, что ничем не рискую, и поставил обычный росчерк на два экземпляра плюс на передаточный акт. Тоже в двух экземплярах. Виген попросил сделать с ним и картиной фото на память, пообещал пригласить меня на банкет, когда ему заменят клапан, и исчез из офиса вместе со своими биндюжниками.

 

Все, включая клиентов и соседского кота на подоконнике, с облегчением вздохнули.

К девяти вечера офис более-менее опустел, и я остался один на один с шедевром. Сзади «Дама в автомобиле» выглядела довольно старой и изрядно потрепанной. на подрамнике была прикреплена химическая экспертиза красочного слоя. Сама работа не была никогда реставрирована и, по всей видимости, провалялась где-то много-много лет. Что странно при феноменальной популярности музейного варианта Третьяковки. Подрамник был пожилой и уставший. Что на самом деле хорошо, учитывая возраст картины. Я взял лупу и стал внимательно рассматривать крепление полотна к подрамнику с обратной стороны. Часто, когда исполняют фальшивку, перебивают старый переделанный или «доделанный» холст на неродной подрамник. От этого в холсте картины остаются лишние дырки. И еще всегда надо изучать гвозди. Они в большинстве своем должны быть старые и ржавые, но практически негнутые. Умельцы находят старые гвозди и используют их еще раз для того, чтобы такие гнусные и дотошные люди, как я, съели наживку. Мол, гвозди старые — не подкопаешься. Значит, и картина старая. Но маленькие гвозди, когда их вбивают куда-то снова, гнутся и извиваются, как будто не хотят входить в дерево второй раз в жизни. Опытный глаз заметит это почти сразу. К тому же под шляпкой и на ней остаются царапины от любых инструментов, которыми их вытаскивали из родных гнезд. Для такого исследователя, как я, это явный и громкий сигнал тревоги.

 

Так… здесь все в порядке. Холст и подрамник родные, гвозди старые и точно не перебивались. Никто картину не трогал много лет.

 

Теперь необходимо посмотреть на живописный слой. Первое, что надо сделать для проверки на новодел, — это как следует прочистить нос. Лучше всего высунуть голову в окно и пять минут подышать свежим воздухом. После этого надо подойти к красочному слою картины как можно ближе и начать ее обнюхивать. Новая краска долго пахнет. Тут все чисто. Пахнет какой-то гнильцой, что хорошо. Это запах старины, точнее, кладовок, подвалов, пыли, сараев. Теперь следующий этап. Надо помыть руки, тщательно высушить и начать прикладывать ладони к живописи. Лак, которым может быть покрыто полотно, должен насторожить. Если ладони к картине не клеятся — это признак того, что картину не покрывали слоем для сокрытия чего-то. Например, нового кракелюра. Кракелюр — это маленькие, но многочисленные трещины по всему полотну живописи. Мелкая паутина появляется на красочном слое с годами жизни и хранения работы. Настоящий кракелюр — верный признак старой работы. Но есть умельцы, которые прекрасно старят новые картины. Для этого, после того как какая-нибудь фуфлыжная тварь написала практически копию работы, скажем, Федора Рокотова — портрет Алеши Бобринского в ином ракурсе, чем представленный в музее шедевр, ее (картину) надо состарить под вторую половину восемнадцатого века. Нужно высушить холст и изобразить кракелюр. Для этого берут вновь созданный шедевр двадцать первого века и кладут его в печку на определенное время. Краска высохнет, запах с усушкой почти весь испарится, а живописный слой в печке потрескается. Теперь надо все это дело залачить и начать поиск жертвы. «-Новая Москва» лаком не покрыта, и кракелюр вроде как старый. Осталось два момента завершения проверки и окончательного предварительного анализа. Для этого нужны ватные диски для снятия макияжа и иголка. Ватный диск следует слегка увлажнить и начинать легко водить им по красочному полотну картины в разных местах. Становится грязным — уже хорошо. Чистый диск настораживает. И теперь самое главное — найти на полотне кобальтовую краску. Кобальт обладает удивительным свойством: он сохнет на полотне (даже после сушки) годами, если не десятилетиями. Если осторожно ткнуть иголкой в кобальтовую каплю краски на холсте, то у картины, которой много лет, иголка никогда не окрасится синим цветом, а место проникновения иголки потрескается. Все сделал. Чисто. Похоже, что вещь старая.

 

Посмотрим на экспертизу.

 

Все по правилам. Это не чудо-экспертиза, которую делает, может, лучший экспертный дом в стране «Арт-консалтинг» замечательного Дениса Лукашина, но тоже вполне достойный уважения эксперт.

 

Методы: рентгенофлуоресцентный анализ, микроскопия в проходящем поляризованном свете, микрохимический качественный анализ, ИК-микроскопия. Что бы эта ахинея ни значила.

 

Посмотрим. «Холст загрунтован. Пигменты: белые — цинковые белила, барит; красные — красный органический синтетический пигмент; синие — синий кобальт; коричневые — коричневая умбра; черные — черный углеродный пигмент. Совокупность идентифицированных материалов используется в живописи с начала двадцатого века». Дата. Подпись.

 

Могло быть намного качественнее и глубже. Лучше бы этой экспертизы не было.

 

Поверхностный предварительный анализ закончен. Теперь можно поставить картину к дальней стене в кабинете и, согласно детской, но всегда работающей привычке, отойти на какое-то расстояние и сомкнуть веки. Если представить себе, что в комнате ничего нет, надо постоять так две минутки, а потом открыть глаза, и… мир предстает перед тобой будто заново. Таким способом можно увидеть картину практически в первый раз, а это даст совсем другие ощущения, чем утомленный и привыкший к именно этой работе взгляд.

Сказано — сделано.

 

Очень похожа на шедевр из Третьяковки. Полное ощущение, что писал не наш современник. Но есть какой-то внутренний холодок. И он идет не из-за последождевой прохлады сюжета картины. Он идет от всего холста. Как будто кто-то рисовал без души, но очень старался.

 

За размышлениями всякого рода я просидел перед возможным творением Пименова минут сорок. Короче говоря, школьный урок. Толку никакого от этого не было, за исключением удовольствия созерцания. В ближайший понедельник я посмотрю версию из Новой Третьяковки, а пока надо позвать большого лысого человека Игоря и попросить его повесить картину на стену. Водитель Игорь все умеет и все может. Недаром столько лет рядом.

 

В следующие две недели я попадал в Третьяковку дважды. Один раз с экскурсией по залам Серова, а в субботу на этой же неделе — на концерт. Все-таки гениальная идея пришла когда-то в голову владельцам московской галереи «Триумф» — делать камерные концерты в одном из залов музея. на мое счастье, прямо в том зале, где висит «Новая Москва».

 

Насмотревшись на шедевр Пименова на Крымском Валу, я пришел к окончательному выводу, что не пришел ни к какому выводу. Чтобы понять, авторская это работа или нет, надо сравнивать мазки кистью автора Пименова и автора «Пименова». У каждого художника свой почерк. Но это должны проверять специалисты. В общем, картина висела, клиенты и гости любовались, сам я к ней уже привык, лысый не звонил, я ему тоже…

 

…Прошло почти два месяца. За это время я не очень много сделал по понятной и веской причине. Мне надо было повидаться с хозяином и задать ему несколько важных вопросов. Прежде всего меня интересовало происхождение полотна. Оно не могло появиться неизвестно откуда. Просто так шедевры, пусть даже не оригинал, а авторская копия, хотя последний хозяин убеждал меня в обратном, не валяются на улице, и их судьбу довольно просто отследить. При наличии желания, естественно. Надо сделать глубокую химико-технологическую экспертизу, так как бумажка от эксперта, прикрепленная к картине, «очень не очень». Это уже существенные затраты, их следует согласовывать. Нужна еще одна экспертиза на характер мазка кистью автора. Это тоже недешевое удовольствие. Когда и если все экспертизы будут положительными, можно пойти к дочке великого Юрия Пименова и предложить ей дать свое заключение, является ли данное полотно работой ее отца. У меня есть чудная картина середины тридцатых под названием «Метростроевцы», на задней стороне которой написано от руки дочкой художника: «Я лично не знаю этой работы, но она безусловно принадлежит кисти моего отца». Дата. Подпись.

 

За этот период, приблизительно через две недели после того, как «Новая Москва» повисла в моем кабинете, я заехал в магазин к лысику. Галерея была закрыта, и никаких позывных я на дверях не обнаружил. Еще дней через десять моя попытка переговорить все с тем же антикваром оказалась чуть удачнее, но не до конца. Дело в том, что на этот раз магазин был открыт, за прилавком стояла неулыбающаяся барышня, которая и сообщила мне, что Виген Левонович в отъезде. Я оставил свою визитную карточку и попросил передать Вигену, чтобы он меня набрал.

 

Ни ответа ни привета. Но кое-что я все-таки сделал. -Во-первых, я позвонил в ту самую контору, экспертизу которой я так раскритиковал. Меня интересовало, действительно ли столь серьезная организация, как Центр имени Грабаря, могла выдать такое невыдающееся заключение. К моему удивлению, через какое-то время мне ответили, что реально под таким номером была сделана экспертиза к картине «Новая Москва». 

Странная история.

 

Я наводил справки о самом Вигене Левоновиче. Тут еще больше все запуталось. Толком его никто не знал. Профессионалы слышали, что одна из старейших антикварных лавок -Москвы была недавно кем-то приобретена. Но, кто является новым хозяином, оставалось загадкой. Несколько человек заходили в ту самую лавку и ничего хорошего оттуда не вынесли. Ни предметов, ни впечатлений. Специалисты в Третьяковке как сговорившись рассказывали одно и то же: об авторской копии главной картины Пименова никто никогда не слышал, но исключать, что она есть или была, они не берутся. Изумительно. Очень помогли. Мог и не спрашивать.

 

В итоге я решил, что рано или поздно Виген восстанет из пепла как птица феникс армянского происхождения и каким-то образом материализуется в моем офисе. В конце концов, почему именно я должен волноваться за его картину?

 

Однако неприятности начались из источника, о котором я не думал и, честно говоря, думать никогда не хотел:

— Александр Андреевич, там звонят из Московского уголовного розыска. Полковник Зверев. Сергей Анатольевич. Соединять?

 

Что делать? Соединять. Я же не в бегах. И скрывать мне абсолютно нечего. Хотя такой звонок приятным по определению быть не может.

 

— Добрый день. Чем могу помочь?

 

— Здравствуйте, Александр Андреевич. Девятый отдел МУРа помните? Наверняка помните. Так вот, я когда-то его возглавлял…

 

Девятый отдел? Очень даже помню. Он был создан еще в девяносто третьем году приказом Ельцина. Отдел специализировался на преступлениях, связанных с антиквариатом и произведениями искусства. В начале девяностых волна воровства захлестнула отечественные музеи. В основном все сводилось к банальной замене настоящих вещей подделками, но были и фееричные по наглости преступления. К примеру, из бывшей и ставшей, казалось, никому не нужной библиотеки Института марксизма-ленинизма украли две с половиной тысячи книг. А из Исторической библиотеки вообще увели бесценный фолиант первопечатника Ивана Федорова — знаменитый «Апостол». Работы у московских сыщиков тогда было хоть отбавляй. Отдел просуществовал двадцать лет, принес стране массу пользы и был по понятным причинам трансформирован. Действительно, преступления в сфере антиквариата стали сложнее и изысканнее, что ли. Требовались разного плана оперативники, специалисты по заказным преступлениям, включая убийства, скупку краденого, вымогательство, подделки, контрабанду и так далее.

 

— …Так вот когда-то я его возглавлял. Много слышал о вас, Александр Андреевич. Пора познакомиться, тем более что есть тому веские причины. Зайдете к нам на Петровку, тридцать восемь? Завтра, скажем, часов в одиннадцать? С пропускного позвоните, и мой помощник вас встретит.

 

Немного поторговавшись по времени, мы все-таки (что вполне логично) договорились о встрече.

 

В засыпанном бумагами небольшом кабинете передо мной сидел симпатичный русский здоровяк с веселыми серо-голубыми глазами.

 

После ряда формальностей стало ясно, что впереди меня ждет обыкновенный допрос. Сколько раз я присутствовал на таких мероприятиях как адвокат свидетеля или обвиняемого, и вот теперь я сам должен отвечать на вопросы. Посмотрим. Даже любопытно.

 

— Александр Андреевич, знакомы ли вы с Альбертом Кивилиди?

 

— на моей памяти я такого человека не знаю. По отдельности — бесспорно.

 

— Что значит «по отдельности»? Объясните.

 

— У меня есть несколько друзей Альбертов, а также был один знакомый грек Кивилиди. Вместе они не соединялись.

 

— Александр Андреевич, спасибо за юмор. Но давайте серьезно, потом будем шутить сколько хотите. Итак, вы с этим человеком не знакомы. А Тигран Эштоян?

 

— Нет. Тут даже по отдельности не припомню. Простите.

 

— Виген Худоян?

 

— Да, конечно. Я недавно познакомился с ним в его антикварном магазине.

 

— Картина за подписью художника Юрия Пименова «Новая Москва» вам о чем-то говорит?

 

— Да. Она у меня в офисе стоит уже почти два месяца.

 

— Можете рассказать поподробнее?

 

Тайны в истории с находящейся у меня картиной никакой нет. Тем более что договор спокойно лежит в моем сейфе, где только вчера я его видел. Так что схематично и без особых эмоций я все рассказал под аккомпанемент клавиш компьютера, над которыми бодро трудился полковник.

 

— И с тех пор никаких признаков владельца работы нет.

 

— И у нас нет.

 

— Простите?

 

— Дело в том, что Виген Худоян исчез. Вот уже шесть недель его никто не видел. Мне принесли его записи, кое-какие бумаги, короче, все, что было в магазине и дома. Очень немного, кстати. Там мы и нашли ваш договор. Хорошо. Давайте договоримся, что мы оставляем вам на ответственное хранение картину. Она и еще кое-что могут помочь нам распутать кое-какое дело. Если есть вопросы или вы хотите что-то сказать не для протокола, я с удовольствием. Нечасто в кабинете увидишь такую звезду, как вы.

 

— Спасибо за «звезду». Приятно слышать. Но я простой московский адвокат. Звезды у нас — это Филипп Бедросович и Коля Басков. А я что…

 

— Кокетничаете?

 

— Есть немного. Лучше скажите, те две фамилии, про которые вы меня спрашивали в начале допроса, — это кто?

 

— Сложная история. Но расскажу. Может, вы чем поможете. У нас есть подозрение, что Кивилиди, Эштоян и Худоян — одно и то же лицо. Альберт Кивилиди, по нашим сведениям, родился в армянском районе Тбилиси в пятидесятом году. Там есть такой солдатский район, населенный этническими армянами. Альберт с детства владел грузинским, армянским, русским и греческим языками, но лингвистом не стал. Он дважды судим в Грузии за кражи и мошенничество. К сожалению, на сегодняшний день ни фото, ни пальчиков мы не получили. Но несколько лет назад в Греции был арестован, потом посажен под домашний арест некий армяноэтнический грек Тигран Эштоян. Его обвиняют в продаже подделок местным и европейским музеям. Специализировался на античной скульптуре. Документы тоже запросили. Ждем. Мысль о том, что это один и тот же пассажир, возникла из сопоставления некоторых свидетельских показаний. Больше ничего нет. Кроме разных странных вещей. Например, сами не можем определить его отпечатки пальцев. Пока нет санкции на это. Бюрократия. Правда, у следователя, наверное, как и у адвоката, есть чуйка. Уверен, что этот человек является аферистом с большой буквы. А вот с вами получается целая шарада: не очень понимаю, чего он от вас хотел. Где-то должна быть ловушка в этой истории. Вы сами что думаете? Ну не мог такой человек, если все-таки это он, оставить вам вещь такой стоимости. Или мог?

 

— Сергей Анатольевич, у меня к вам предложение. У вас же есть кто-то, кто берет отпечатки пальцев? Я ему сам заплачу, в порядке благотворительной помощи. Пусть зайдет к нам в офис вечерком. Возьмем отпечатки пальцев с картины. И вам потом легче будет. Договорились? Между нами, естественно.

 

Простая процедура оказалась сложной. Молодой человек с чемоданчиком показал себя въедливым трудягой. Для начала были сняты отпечатки пальцев водителя Игоря (он вешал картину) и мои. Логично. Эти отпечатки надо было исключить, чтобы найти пальчики Вигена.

 

После того как все манипуляции с рамой были осторожно проделаны, специалист принялся за холст. Наблюдать за ним стало скучно, и я углубился в страницы дела о манящем умы половины офиса разводе, который легко мог перетечь в сложную высокооплачиваемую уголовку.

 

Прошло два дня.

 

— Александр Андреевич, надо встретиться. — Полковник МУРа был любезен, но краток. — Прошу прощения, но пропуск выписывать не буду. Можете увидеться со мной в «Кофемании» на Трубной площади? В шесть часов подойдет?

 

Одна девушка говорила, что дружить надо по территориальному признаку. В этой идее что-то есть. Возьмем данный случай: мой офис завис в переулке между улицами Сретенкой и Трубной. До Петровки, тридцать восемь пятнадцать минут пешком. «Кофемания» на площади — прямо удобнейшее место для встреч. С моей страстью к пешим прогулкам — вообще идеально.

 

— Все как-то запутывается, Александр Андреевич. Вы будете удивлены, думаю, так же, как и я. на раме вашего Пименова нет других отпечатков, кроме ваших и вашего водителя Игоря. Понимаете, что получается, те молодые люди, про которых вы рассказывали, помощники Вигена, были не просто для красоты в белых перчатках. До того как картина попала к вам в офис, все отпечатки с «Новой Москвы» были тщательно стерты. Зачем? Непонятно. Но есть еще одна сногсшибательная новость. Виген, похоже, не Виген. Коллеги обнаружили, что Виген Худоян, владелец антикварного салона на Никитской улице, покинул пределы Российской Федерации за три года, так сказать, до вашего с ним знакомства. Рейс вас интересует? Скажу. Он вылетел в Ереван, провел там неделю и затем отправился в Лос-Анджелес. Теперь вопрос: с кем же вы разговаривали? Кто привез вам картину? И куда он делся? Продавщица новая, начала работать там за неделю до вашего появления в магазине и другого Вигена не знает. Ну как?

 

— Действительно очень странно. Скажите, пожалуйста, а как к вам попало это дело?

— Тоже история подозрительная. В Москве в доме одного очень состоятельного выходца из Узбекистана пропали ценные вещи. Наручные часы «Патек Филипп» стоимостью четыреста тысяч долларов, рукописный очень древний Коран и картина «Азиатский базар» Павла Кузнецова. Говорят, очень дорогая. Знаете такого художника?

 

Даже обидно. Знаю ли я Павла Кузнецова? Один из основателей «Голубой розы» Павел Кузнецов родился в семье талантливого иконописца. В детстве увлекся игрой на скрипке, прекрасно играл и чудом не стал музыкантом, как его брат. По-моему, родился в Саратове, во всяком случае там учился. Думаю, что от увлечения музыкой к нему в его удивительную живопись пришло необъяснимое чувство ритма. Павел Кузнецов — это российский Сарьян, если брать схожесть их цветовых гамм. В начале двадцатого века вместе с другим гением нашей культуры — Кузьмой Петровым-Водкиным — получил заказ на роспись церкви Казанской иконы Божией Матери все в том же Саратове. Молодые и очень талантливые живописцы считали, что прогресс в живописи распространяется на все, что может славить божественное, поэтому и отошли от церковных канонов. В результате их работы вызвали взрыв негодования у клерикалов, и в считаные дни все шедевры были уничтожены. на мой взгляд, это одна из главных трагедий в истории живописи, вызванная косностью. В нашей семье, в коллекции у деда, очень долго находилась необыкновенная работа из этой серии, как бы проект настенной фрески Павла Кузнецова, — «Обрезание Иисуса». Хорошо еще, что художников не отлучили от церкви, как Льва Толстого. Но знаменит Павел Кузнецов именно своей среднеазиатской серией. Это его победа над общественным мнением, это его расцвет, это его основные шедевры. Его азиатский цикл, который, казалось бы, должен был быть плавуч (на Востоке тянется время, которое никто не считает), удивительно ритмичен, театрален и вместе с тем насыщен какой-то музыкальностью, что ли. В общем, это лучшее, что он сделал в своей жизни. После революции Кузнецов был обласкан новой властью. Может, даже за скандал в Саратове…

 

— Понятно. Извините, пожалуйста. Все забываю, с кем говорю. Эту картину увидел один из наших людей все в том же магазине на Никитской улице. Пока мы собирались с мыслями и получали разрешения, полотно продали. Кому — не известно. Приобретено оно было, судя по книгам, у какого-то непонятного человека, паспорт которого — в розыске. Но как таковой работы не было, и задержать Вигена было сложно. Это же могла быть копия. С тех пор мы время от времени и присматривали за антикварной лавкой. Когда же мы выяснили, что там бывают многие известные люди и идет бойкая торговля из задней комнаты, было решено прийти с обыском. Но хозяин за несколько дней до нашего визита исчез. Так и достался нам ваш договор с Вигеном-не Вигеном.

 

— Любопытно… Попробую разобраться с Пименовым. Может быть, чем помогу, если что-то узнаю.

 

— Да, пожалуйста. Есть еще одна вещь. на картине в масле на холсте много отпечатков пальцев. Мы проверили по картотеке — не значатся.

 

— Прямо в живописи?

 

— Да, прямо там. И все, других нет. Ваши с Игорем Николаевичем на раме и вот эти.

 

— Ничего не понимаю… Но всему должно быть объяснение. Угрозыск согласен?

 

Угрозыск согласился, и мы расстались.

 

В офисе ассистентки принесли чашку восточного кофе (из-за обилия армян в нашем бюро говорить «турецкий кофе» не принято), и я не отрываясь уставился в «пименовский» шедевр. Мне казалось, что он должен навеять на меня какие-то гениальные мысли. Созерцание «Новой Москвы» привело лишь к легкой усталости от неподвижного авто, и я переключился на папку судебного дела завтрашнего дня. Часа через полтора допрос свидетеля вырисовывался довольно четко, чего нельзя сказать о загадочных отпечатках пальцев. Вернее, об их отсутствии.

 

Вздохнем, не будем волноваться и начнем рассуждать с самого начала.

 

Антикварщик привез картину, и похоже, что целенаправленно шумел и гремел в приемной. До самой работы, по крайней мере из того, что я видел и помню, не дотронулся. Неприятные молодые люди, которые картину внесли, были в белых перчатках. Верно, в хороших аукционных домах, очень престижных антикварных галереях, ювелирных лавках персонал надевает перчатки, вынося товар на показ. Но тут? Помню, что еще тогда у меня мелькнула мысль: «Что за понты на ровном месте? С типажом хозяина белые перчатки не очень вяжутся». Но тогда я не стал на этом акцентировать свое внимание, а сейчас…

 

Получается, что Виген сознательно все стер, чтобы не оставлять следов? Но зачем? Что это ему давало? Ведь его отпечатки пальцев можно было найти и в магазине. Хотя нет. Там столько всего, что различить, где он, а где кто-то еще, нереально. Но чего же тогда он боялся?

 

Успокоив себя, что правильно поставленные вопросы — это уже серьезный шаг к решению, я закрыл кабинет и уехал ужинать. Надо было побыть одному и съесть что-нибудь легкое. Например, щи в ресторане «Большой». И все. Худеть так худеть. Хорошо, с одним пирожком. Ладно, с двумя.

 

Так. Продолжим анализ ситуации. Отпечатки мои и Игоря не в счет. Но есть отпечаток в структуре самой работы. Картина написана масляными красками. Имеем хороший отпечаток в масле. И не один. Что с этим делать? Стоп! Кажется, есть хорошая мысль. Стоит попробовать. Чем я рискую?

 

Первый звонок пришлось делать Емельяну Захарову, владельцу галереи современного искусства «Триумф», той самой, которая организовывает концерты камерной музыки в Третьяковке. Емеля точно должен рассеять мои сомнения. Самое главное, что он обычно не задает вопросов, зачем и почему меня что-то или кто-то интересует. Настоящий друг. И на этот раз тоже. Емельян дал точный и исчерпывающий ответ. Теперь можно и угрозыск подключить.

 

— Сергей Анатольевич? Не спите? Прошу прощения, что беспокою. У меня возникла занимательная идея. Не могли бы вы прислать еще раз вашего коллегу, специалиста по отпечаткам. По-моему, он в последний раз остался доволен гонораром. Идет? Потом все расскажу. Спасибо. Жду звонка. Нет, не срочно. Но если можно, то завтра. Не потому, что горит, а просто не терпится.

 

Чемоданчик с мерзкой и плохо смываемой краской для отпечатков пальцев и приставленный к чемоданчику молодой человек прибыли за обещанным вознаграждением четко к десяти утра. Из двенадцати шедевров Пименова, находившихся в моих коллекциях, пять были хэ-мэ, холст— масло, а остальные — то, что называется «смешанная техника». Бумага, гуашь, карандаш. Специалист довольно пренебрежительно отодвинул их в сторону, молча занялся хэ-мэ, попутно попросив чашку кофе. Манипуляции для меня уже были не такими интригующими, как в первый раз, и я благополучно ушел завтракать. Часа через два, заглянув в собственный кабинет, на диване я обнаружил бодро смотревшегося с лупой в руке все того же молодого человека из МУРа. Офицер (а я думаю, что он офицер) что-то с воодушевлением разглядывал и слегка покрякивал от удовольствия.

 

— В первом приближении на пяти представленных вами картинах одинаковые следы. Правда, в разных местах. Следы четко сохранились. Создается впечатление, что кто-то нарочно оставлял отпечатки пальцев в мягком красочном слое в момент его нанесения и задолго до его высыхания. Если вы хотите более точную экспертизу, вам следует поговорить с товарищем полковником. Но я на девяносто девять процентов уверен в своей правоте. Просто не имею права выдать вам результат в бумажном виде с печатью. Но вы сами можете посмотреть на характер породы отпечатков. Вот, возьмите лупу. Глядите, везде явно левая рука. Вам это о чем-нибудь говорит? Теперь еще один факт: эти отпечатки не соответствуют отпечаткам, найденным мной в прошлый раз. Вас же это интересует, насколько мне известно. Не знаю, что вы будете делать со всеми этими выкладками, но за свои слова я отвечаю. Если у вас больше нет вопросов, я пойду.

 

Так… Моя догадка может быть определяющей во всей этой истории. Да, Емеля вчера подтвердил объединяющую особенность почти всех художников во время работы. И в моем понимании происходящего появилась некоторая данность. Теперь надо сосредоточиться и выстроить в единую линию всю имеющуюся информацию.

 

Итак. Имеем явно отпечатки великого Пименова. Это раз. Работа «Новая Москва» написана другим художником. Что в переводе на антикварный язык обозначает «фуфло». Но очень качественное и сохранившее дух художника. Как это могло быть? Все проанализированное не дает стройной системы, объясняющей, почему Виген и его охрана (или кто они там есть) боялись оставить свои отпечатки на этой копии. Вместе с тем остается загадкой возраст подделки. Пятидесятые годы. Зачем и кому надо было подделывать нетленный шедевр из Третьяковки в это время? Сам художник был еще жив-здоров, бодр и весел. Свою работу он бы сразу признал, а подделку уничтожил бы или морально, или физически.

 

Теперь надо вернуться к первоисточнику. Посмотрим биографию художника: родился, учился во ВХУТЕМАСе, в тридцать первом году женился, потом каскад обвинений из-за отсутствия социалистического реализма, то есть полностью не давали работать, затем власти неожиданно обласкали, в конце тридцатых оформлял спектакли, во время войны работал в «Окнах ТАСС». Стоп! С сорок пятого по семьдесят второй год преподавал на художественном факультете ВГИКа. Вот почему я его не застал! Я как раз поступил во ВГИК в семьдесят втором. Надо срочно ехать в любимое прошлое. Благо ректор — институтский приятель. Володя Малышев всегда всем помогал. И мне поможет, я знаю. Более того, я уверен.

 

Через восемь дней я держал в руках первый ключ к тайне готовящейся аферы и точное понимание того, как я наконец стану евро-долларовым миллиардером, навсегда войдя в мировую историю искусств.

 

Логика моих рассуждений была очень проста. Пять принадлежащих мне работ Юрия Пименова на холсте датированы двадцать восьмым, тридцать первым и шестидесятыми годами. Сомневаться в их подлинности никогда не было и малой толики смысла, так как они все выставлялись еще при жизни художника на его многочисленных выставках и были приобретены у наследников Пименова с подтверждением его дочери, что авторство работ принадлежит ее отцу.

 

Хотя когда-то в Париже я был знаком с вдовой великого Кандинского, которая за существенное вознаграждение ставила свою подпись под «свежими» шедеврами своего супруга. Добившись сверхъестественных денежных результатов на этом неблагородном поприще, madame Kandinsky дошла до того, что начала дважды требовать гонорары за вещь, которую несколько лет назад признавала, а теперь «начала сомневаться». Фокусы вдовы и ее заработки привели саму даму к нехорошим последствиям. В одно сумрачное швейцарское утро старушку нашли удушенной в собственной постели. С тех пор любые бумаги, носящие на себе ее подтверждение подлинности живописи Василия Кандинского, преданы анафеме. То есть лучше их нигде не показывать.

 

Мой случай с картинами Пименова был совсем другим.

 

Если сомнений в том, что все картины художника подлинные, у меня, да, собственно, и ни у кого, не было, становится ясно, что одни и те же отпечатки пальцев в масле полотна работ принадлежат все тому же художнику. И Емеля Захаров мне это подтвердил: художники всех времен, мастей и волостей, создавая свои творения, сплошь и рядом подправляют пальцами мазки, трогают свои незаконченные работы и всячески стараются помочь таким людям, как я, решившим заняться дактилоскопией.

 

После осознания всей гениальности происходящего и вспомнив умнейшую китайскую пословицу «Cамая долгая дорога начинается с первого шага», я понял, что путь к миллиардам и мировому признанию хоть и заберет какое-то время и средства на реализацию, но окупится сполна. Оставалось написать письма. Текст в голове уже был готов и просился наружу.

«Уважаемые господа,

вот уже много десятилетий, если не веков, музеи всего мира, общественность, искусствоведы, полиция всех стран пытаются бороться с чудовищным наплывом творений художников-фальсификаторов. К сожалению, часто все эти уважаемые знатоки бессильны по отношению к изыскам вооруженных современными средствами негодяев…»

Красиво загнул.

 

«Способ, который я предлагаю, прост и при этом изящен. Его результаты навсегда поставят точку в “работе” нечистых на руку художников, дельцов и, что греха таить, нерадивых искусствоведов. Созданный мной фонд “Подлинник”…»

 

А ведь действительно придется его создавать в скором времени. Фонд «Подлинник» — это я классное название придумал. Еще надо что-нибудь будет придумать, пока пишется.

«…проведет дактилоскопическую экспертизу принадлежащих вам шедевров живописи под надзором ваших реставраторов и работников музея. Дело в том, что, как всем известно…»

 

Интересно, еще кто-нибудь знает об этом? Ладно, продолжим.

 

«…художник, работая над своим творением, всегда оставляет отпечатки пальцев в мягком и свежем красочном слое создаваемого шедевра. Таким образом, если взять несколько работ разных периодов одного и того же живописца, специалист в дактилоскопии легко установит идентичные отпечатки одной и той же руки, несомненно принадлежащие исключительно создателю полотна. Приведу пример. Как известно, в настоящее время искусствоведы атрибутируют более трех тысяч картин кисти художника Айвазовского. Между тем его полотна в основном крупного размера, работа над ними часто занимала от полугода до двух лет. Известно также о многочисленных и часто безымянных учениках великого мариниста. Если сложить все возможное время, проведенное одним человеком за созданием всех полотен Айвазовского, то получится, что великому художнику по крайней мере три тысячи лет. Из этого становится понятно, что многие работы, якобы вышедшие из-под кисти Айвазовского, сделаны его учениками или являются вообще подделкой. Предлагаемый мной способ дактилоскопии снимет все сомнения в атрибуции настоящих шедевров художника…»

 

Очень сильно. Равнодушных не будет. Не зря мне вчера приснились Репин с Караваджо в МУРе. Мой уже теперь хороший знакомый снимал с них отпечатки пальцев. Караваджо ругался матом по-русски. Репин ему вторил.

 

«...Задача фонда “Подлинник” заключается в создании фонда отпечатков пальцев художников, а его цель — помочь музеям, мировой общественности и всем ценителям искусства положить конец ежегодно увеличивающемуся шквалу подделок во всем мире.

Излишне говорить, что фонд “Подлинник” во имя этой благородной миссии берет все расходы на себя. А также вышеупомянутый фонд готов покрыть все расходы вверенного вам музея.

 

С уважением,

адвокат, коллекционер Александр Добровинский».

 

Гениально. Просто гениально. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»

 

«Александр Сергеевич, вас понял. Те же чувства!»

 

И действительно. Кто же из музейщиков откажется от такого предложения? За несколько лет мне сто процентов удастся собрать основную массу отпечатков пальцев большинства художников двадцатого века. То есть я стану владельцем крупнейшего банка данных отпечатков пальцев великих, менее великих и просто хороших художников. А это весь авангард двадцатых годов. Малевич, Клюн, Родченко, Попова, Лисицкий и все-все будут в базе. Гении авангарда — самые подделываемые художники. Скоро все желающие узнать, является ли предлагаемая им работа настоящей, будут обращаться в фонд «Подлинник», и через короткое время, необходимое для проведения экспертизы, выяснится, это настоящая работа или подделка. За какие-то три тысячи долларов. Нет, за пять. Пять — нормально. Или за семь? По моим подсчетам, в Европе и Америке в год через аукционы проходит около сорока тысяч живописных полотен. Минимум. Половина — двадцатый век. Это двадцать тысяч картин. Если за экспертизой обратится хотя бы десять процентов — уже две тысячи экспертиз. Простое арифметическое действие: пять тысяч долларов умножаем на две тысячи картин, получаем десять миллионов тех же долларов. Или евро. А впереди еще девятнадцатый век… И кто сказал, что обратится только десять процентов от всех желающих узнать правду? Смешно.

 

Теперь надо начать с музейщиков тире близких друзей. Всегда начинал все новое с помощью знакомых и друзей. Поймут, не откажут и еще что-то порекомендуют.

 

Третьяковка, Пушкинский, Русский музей, Эрмитаж. Это для начала. Потом Саратов, Екатеринбург, Казань, Новосибирск — прямо по списку.

 

Затем Лувр, Прадо, Бельведер, Виктория и Альберт, Уффици, далее везде.

 

С утра письма разлетаться не стали. Надо было сначала услышать реакцию пары близких и толковых в этих вопросах друзей.

 

Володя Некрасов когда-то создал крупнейшую в Европе, а возможно, и в мире сеть косметико-парфюмерных супермаркетов. Тогда это была новаторская идея, и на постсоветском пространстве быстро выросло несколько десятков гигантских по площадям и различным товарам магазинов под названием «Арбат Престиж». Так как Вова покупал все для своих огромных пространств контейнерами и вагонами, он просто в течение нескольких лет задавил ценами и номенклатурой всех конкурентов. Любопытно, что большинство магазинов было декорировано несметным количеством картин отечественной живописи двадцатого века, главным коллекционером которой он и являлся. на определенном этапе его коллекция была явно представительнее и интереснее большинства российских музеев. Однако и талантливым людям свойственно ошибаться. Шикарная, неповторимая компания «Арбат Престиж» имела существенный недостаток. Ее директором, председателем совета директоров, главным бухгалтером, единственным человеком, обладавшим подписью в банках, был все тот же Владимир Ильич Некрасов. И в один не очень прекрасный день… Володю арестовали. Слишком вырос, слишком стал успешным, слишком зажал конкурентов. А как все знают, Министерство внутренних дел — организация творческая. Сотворили на ровном месте уголовное дело, и коллекционер Некрасов оказался в «Матросской Тишине». Понятное дело, нотариуса для того, чтобы выписать доверенности на управление компанией, в СИЗО следователь не пустил. Это неважно, что через год я вывел за руку из тюрьмы своего друга, это неважно, что на суде человек в черной мантии извинился перед Некрасовым от имени Российской Федерации и снял все обвинения. Одна из самых успешных российских компаний с безумно узнаваемым брендом, по техническим причинам лишенная управления, за год прекратила свое существование. А коллекционер Некрасов, выйдя на свободу и переспав в своем шикарном трехэтажном особняке в центре Москвы, поменял амплуа и из невероятно успешного владельца и менеджера переквалифицировался в не менее успешного антикварного дилера. Благо тысяч десять картин для начала карьеры в доме на Красной Пресне висело, лежало и стояло.

 

Насколько я убедился, Володя внимательно ознакомился с моим письмом:

— Идея классная. Но отпечатки пальцев художников, снятые в частных коллекциях, ничего не дадут. Только музейные канонические произведения. Иначе твоему банку данных никто не поверит. Только, мне кажется, многие испугаются давать на экспертизы картины старых мастеров. Слышал, недавно за четыреста миллионов долларов был продан шедевр Леонардо да Винчи? Кажется, твоему клиенту Рыболовлеву принадлежал. Так у многих были сомнения: это работа великого итальянца или нет? Кто ж тебе позволит брать отпечатки пальцев на физиономии Джоконды? Никогда в жизни. А так ты, как всегда, гениален. Скажи, чем я могу тебе помочь?

 

Под номером два у меня шел близкий друг и сосед по дому Петр Авен. Известный коллекционер, Петр собрал дивную коллекцию живописи Серебряного века. Очень много хороших и качественных работ. Не мое направление, но на вкус и цвет… А еще у него было хорошее понимание рынка искусства как у нас, так и за рубежом.

 

— Сань, как хорошо, что ты позвонил. У меня как раз к тебе дело. И у тебя ко мне? Великолепно. Сегодня ужинаем в «Пескаторе», знаешь классный ресторан Искандера Махмудова?

 

Первым после закусок начал Петр Олегович.

 

— Ты наверняка слышал о Топоровском? Конченый негодяй. на него работала и, по-моему, до нынешнего дня работает огромная артель художников, которая за две копейки делает ему весь российский авангард. От Малевича до Родченко и Поповой. Сначала он втюхивал за сумасшедшие деньги свое фуфло нашим лохам. В основном почему-то в Питере. Причем почти всегда, когда состоятельные и умные люди понимали, что их надули на сотни тысяч долларов, они боялись показаться идиотами, сидели тихо, любуясь на вариацию «Черного квадрата» с красноватым оттенком. Когда же тучи Следственного комитета начали плавать низко над Топоровским, он вывез штук пятьсот—шестьсот этого мусора в Бельгию и пристроил там небольшую часть этого говна в очень хороший музей. Местные кретины верили его рассказам про дедушку—советского коллекционера и бабушку—советскую миллиардершу. И этот невнятный бред хорошо продавался. Так постепенно Топоровский одновременно насаждал и просаживал рынок своим фуфлом. Серьезные коллекции оказались в опасности. Вот тогда мы с Алеком Лахманом и решили бороться с этой нечистью.

 

Мало-помалу история прорисовывалась. В переводе с авенского на человеческий язык это должно выглядеть так.

 

Известный дилер антиквариата из Германии Алек Лахман, высококлассный специалист в своей области, как раз и создал большую часть прекрасной коллекции Петра Авена. Оба внезапно почувствовали серьезную опасность от появившегося на рынке негодяя с подделками. Именно Алек настраивает Петра пойти войной на «нового бельгийца» и его жену. Ведь под угрозой находится само существование частного антикварного рынка периода Серебряного века и авангарда. Для Лахмана это вопрос финансового экзистенциализма. Для Авена — вопрос самой престижной частной коллекции России. Но для чего нужен я?

 

В двух словах я рассказал свою идею с отпечатками пальцев.

 

— Виртуозно! Очень увлекательная идея. Готов с тобой пойти пополам. Ты знаешь мои связи в музеях нашей страны. Да и не только у нас. Как тебя такая мысль осенила? Короче, помоги мне, и мы начнем с тобой новый виток борьбы с мировым фуфлом. В чем мне нужна помощь? Расскажу. Есть некий человек, кажется Георгий с грузинской фамилией, точно не помню, но могу найти и обязательно найду, который для Топоровского руководил всем процессом. Георгий был связующим звеном между артелью художников и заказчиком. Говорят, что ему очень нужны деньги. Я готов оказать ему спонсорскую помощь, но за это он должен бельгийским следователям рассказать правду. Поэтому надо найти этого Жору и убедить его дать показания как у нас, так и в Брюсселе. Сможешь помочь?

 

Петя, конечно, такой один. Раньше не мог сказать? Две недели назад все тот же Емельян Захаров познакомил меня с этим Георгием. Стопроцентный тот самый Жора, которого разыскивает Петр Авен и компания. За час в «Кофемании» на Никитской молодой человек вынес мне мозг по поводу негодяя Топоровского. Георгий организовал для него всю работу, артель поддельщиков вкалывала день и ночь: проектировали, рисовали, писали, старили, и в результате… обещанный бонус с продаж старого нового авангарда в триста или пятьсот тысяч (за время беседы цифры менялись) бесследно исчез. Сам Топоровский переехал в Бельгию и еще лет десять будет снабжать фуфлом всю Европу. А Жора в это время будет в пролете. И ему очень обидно. И больно. В связи со всем изложенным грузинскоподданный готов отомстить предателю за жалкие двести тысяч долларов, которые ему даст Авен. За это бывший друг заложит бывшего друга как в России (в Следственном комитете, суде, ФСБ — где угодно), так и за границей (следователю, прокурору, журналистам, на суде — где угодно). Разумеется, командировочные за счет налогоплательщика Авена. Человек напротив меня без конца прищуривался, вероятно, в надежде пробуравить своей просьбой меня насквозь и к тому же имел пренеприятную для собеседника особенность. Когда он разговаривал, то его уши довольно активно двигались по бокам головы в такт произнесенному. Было такое впечатление, что разговариваешь с похудевшим слоном без хобота. Запоминающаяся личность. Идею познакомить с Петром я выкинул из головы сразу после того, как мы расстались. Причин было две. -Во-первых, это мог быть жулик, не имеющий никакого отношения ко всей этой истории, а просто человек, который или близко стоял, или что-то где-то слышал, решивший теперь немного нажиться. Во-вторых, зачем мне это надо? Знакомить афериста с приличным человеком? Теперь выяснилось, что зря. Бывает и такое.

 

Мы поболтали с Петром еще о всякой всячине и, пожелав друг другу хороших приключений на вечер, разъединились и разъехались каждый в свою сторону.

 

Приключений на вечер не ожидалось никаких, если не считать указаний, выданных собственной горничной, и отбора вещей на поездку. Мне предстояло десятидневное и достаточно далекое путешествие.

 

Сначала Нью-Йорк. В бывшей столице мира арестовали сына айтишника за то, что он был сыном айтишника. -Необходимо было пообщаться с местным фэбээровцем, который вел дело, найти вменяемых адвокатов, встретиться с молодым парнем и вообще понять, что происходит в их «демократии». Родители несчастного хорошо помнили, что в бытность суда над Япончиком (Вячеславом Кирилловичем Иваньковым) я убедил американских коллег поменять стратегию, и с двадцати лет, о которых просила прокуратура, суду пришлось снять двенадцать. После Нью-Йорка тоже неблизкий полет, но без походов по тюрьмам — наследственное дело выходцев из Советского Союза в Тель-Авиве. Ушедшая в небытие очень состоятельная дама оставила все свое весьма внушительное наследство любимому, неглупому, но красивому молодому человеку. Казалось бы, все хорошо, но любимым неожиданно оказался не новый муж и даже не усыновленный сын, а неведомый красивый мужчина в Москве… Против восстали взрослые дети, маленькие внуки, знакомые и собаки. Запутанная история. Прямо то, что я люблю.

 

Механически собирая вещи, я в сотый раз пытался систематизировать вопросы, не дающие мне покоя ни днем, ни лежа.

 

Почему исчез Виген?

 

И куда он исчез?

 

Какую аферу готовили мне с картиной Пименова? Просто продать подделку? Наивно и глупо. Тут что-то намного сложнее. Хотя… Неужели Виген Худоян был такого плохого мнения обо мне? Он же должен был понимать, что рано или поздно я докопаюсь до истины. Может быть, с возрастом я стал дебиловат с виду? Нет, вроде не похоже…

 

Что за история с отпечатками пальцев? Вернее, с их отсутствием.

 

Кто еще бывал в этом магазине? Надо спросить у Сергея Анатольевича. При обыске должны же были найти хоть какие-нибудь документы. Если это известные коллекционеры, то я большинство из них знаю. Встретиться и переговорить с ними элементарно просто. Есть шанс понять и узнать что-то новое. А главное, полезное.

 

Молодые люди, помогавшие Вигену нести картину. Кто они?

 

Можно ли получить адрес настоящего Вигена в -Лос-Анджелесе? Надо попробовать с ним связаться.

 

История с картиной Кузнецова тоже мутная. Стоп! А какие показания дал тот самый бывший владелец — состоятельный выходец из Узбекистана? Естественно, до того, как умер, но после того, как его обокрали.

 

Что мне делать с «Новой Москвой»? Держать на виду стыдно, выбросить нельзя. Держать стыдно. Выбросить нельзя. Что-то в этих четырех словах зарыто такое, что может дать глобальный ответ на все вопросы. Но что?! Пока неясно. Подождем.

 

Который час? Вроде не очень поздно, надо набрать моего полковника из угрозыска. Нужно предупредить, что я уезжаю и меня не будет довольно долго, а еще хочу задать ему некоторые вопросы. Надеюсь, ответит.

 

— Сергей Анатольевич, простите, что беспокою. Уезжаю дней на десять по делам. Хотел кое-что спросить. Да, спасибо. Вернусь — увидимся. Да нет, все можно по телефону. Вы же допрашивали вашего богатого узбека, у которого украли картину Кузнецова? Что он сказал? Кто бывал в доме? У него есть подозрения? В кражах антиквариата и драгоценностей всегда существует наводчик.

 

— А он ничего не сказал. Рашидов погиб за несколько дней до того, как его дочь обратилась к нам. Она с мужем жила отдельно, но ключи от квартиры папы у нее были. Ее отца нашли на скамейке в Нескучном саду. Сердечный приступ, как сказали врачи. Так вот, когда дочка пришла к нему домой, дверь была закрыта, но не на замок. Ее просто захлопнули. В квартире пропали деньги, по ее словам, папа всегда хранил дома крупную сумму, сколько — она никогда не знала. Часы тоже не нашла в тумбочке, он их там всегда держал, а на нем в саду их точно не было. И хорошо помнит полку с древним Кораном над письменным столом. Когда труп нашли прохожие, на запястье было что-то совсем дешевое. Но она их у отца много раз видела. Так что «Патек» на двести процентов был дома. И со стены исчезла картина. Вот и все.

 

— Ясно. А в бумагах антикварной лавки при обыске вы ничего не обнаружили? Имена коллекционеров? Публичные фамилии?

 

— Нет, из известных фамилий только ваша. Простите, но сын зовет. Уроки надо помочь делать. Хорошей поездки. Если что, звоните. И я вас наберу в случае необходимости.

   

(Окончание в следующем номере.)


Опубликовано в журнале  "Русский пионер" №119. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".