Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Родительская суббота

Почему я изменил отношение к Нине Кошелкиной, которая идеалом женщины считает саму себя, и как я понял ее надмирное значение?

Так вот.

Одна актриса, которую звали Нина Кошёлкина, но чью фамилию слишком часто перевирали, называя ее то КошЕлкиной, то даже совсем неправдоподобно КОшелкиной, очень страдала от того, что ее фамилию перевирали. Она была посмешищем в нашем кругу. Нина играла в Детском музыкальном театре одну-единственную роль: цветка Колокольчика — и целый спектакль с криком носилась по сцене, хотя колокольчики в живой природе вроде бы стоят смирно.

У нее были глаза-пуговки, черные и блестящие, как у игрушки. Мужчины, которые жили с ней, рассказывали о ней всякие гадости.

На какой-то вечеринке она подошла ко мне и сказала, что я — ее кумир, что я лучше всех и даже лучше, чем Лев Толстой.

— У вас, — сказала она, — абсолютно бездонная проза. Хотите прийти на мой спектакль?

— Ну да, как-нибудь, — улыбнулся я.

— Завтра, в среду, — сказала Нина.

Я зачем-то отправился в среду в театр. Сидел среди детей. Она громко носилась вокруг поющих актеров и актрис по сцене и изображала из себя Колокольчик. Мне было стыдно за нее.

Когда спектакль закончился, я хотел сразу сбежать домой, но Нина вышла в гардероб из какой-то секретной двери и спросила:

— Ну как?

Я сказал:

— Нина, вы самый лучший колокольчик в мире!

— Мы с вами похожи, — сказала она.

Мы вышли из театра и сели в кафе.

— Я не только самый лучший, как вы сказали, колокольчик в мире. Я вообще управляю этим миром.

— Ну да, — согласился я. — Хотите пельмени?

— Я не ем ни мясо, ни рыбу. Я вообще не ем. Только пью.

— Хотите выпить? — предложил я.

— Простой воды. Из раковины, — сказала она.

Я позвал официанта и попросил воды из раковины. Он испугался и быстро принес.

— Вот, — сказал он. — Натуральная. Из раковины.

— Можете идти, — сказала Нина, заметив, что официант все еще стоит возле нашего стола. — Ну, идите! — прикрикнула она на него певчим голосом. Потом повернулась ко мне и спросила:

— Вы не верите, что я управляю миром?

— Верю, — заверил я Нину.

— Но ведь вы тоже управляете миром. Хотите воды?

— Нет, спасибо. Нина, вы кто?

— Я вам сказала: я управляю миром. Я хочу предложить вам помогать мне в этом деле.

— Да ладно… — сказал я невпопад и на всякий случай.

— Вы мне не верите?

— Верю.

— Ну хорошо. Тогда скажите, кто для вас самый чужой человек?

Я думал недолго:

— Для меня самым чужим человеком является русский полицейский. Ну, как понятие. Вот все ценности, которые у него есть, все до единой ценности, они все прямо противоположны моим ценностям, Нина. Мы с ним не только антиподы. Мы с ним из разных галактик.

— Почему? — недоверчиво спросила Нина.

— Когда мент останавливает мою машину, я внешне очень спокоен, но в душе я уже чувствую себя убийцей. Я хватаюсь за пистолет и стреляю…

— Стоп! — сказала Нина. — Что за херня?! При чем тут полицейские? Разве это люди? Я спрашиваю: кто из людей для вас самый чужой?

— Ну, не знаю! — сказал я с некоторым раздражением. — Все-таки менты, Нина, ужасно отвратительны.

— А я вам скажу, кто для вас самый чужой человек!

— Ну и кто?

— Кто-кто! Ваша мама!

Я помолчал немного и сказал:

— Ну, во-первых, она умерла…

— Я знаю, — перебила меня Нина. — Четыре года назад. Но это ей не мешает быть самым чужим для вас человеком.

— Я вас понимаю, — сказал я, машинально отхлебнув из ее стакана воду из раковины. — Я вас прекрасно понимаю. Вы хотите сказать, что самый близкий человек одновременно является и самым чужим, потому что, чем ближе ты с человеком знаком, тем более далеким и чужим он тебе кажется.

— Это из серии: лицом к лицу… — капризно начала Нина, но я ее перебил:

— Нет! Другое! Когда ты проникаешь в глубину своего самого близкого человека, в данном случае в свою маму, ты реально видишь, что она чужая тебе, что у нее все устроено по-другому, и это в конечном счете отталкивает.

— Это философия! — сказала Нина. — А вот я, которая управляет миром, скажу, что философия — это раковая опухоль интеллекта.

— Вам лучше знать, — невозмутимо сказал я.

— А вот если обойтись без философии, то вы с мамой были фактически врагами.

— Ну не врагами… — я стал возражать. — Хотя откуда вы это знаете?

Нина вздохнула:

— Недогадливый! Вы можете быть только моим помощником!

— Хорошо! — сказал я. — Я уже ваш помощник.

— Нет, — упрямо сказал Колокольчик. — Вы еще не готовы.

— Я буду стараться, Нина. Мне, Нина, уже пора. Я пойду.

— Стойте! — сказала она. — Если вы хотите быть моим помощником, я предлагаю вам встретиться с вашей мамой.

— Я хожу к ней на могилу. Вот даже недавно был. В родительскую субботу.

— У нее к вам накопилось несколько вопросов. Вы хотите с ней встретиться?

— Вы о чем? — холодно спросил я.

— Я о том, — спокойно сказала Нина, — что ваша мама в девяносто лет покончила жизнь самоубийством в кремлевской больнице.

— Она была гордым человеком, — промолвил я.

— Но врачи ее вытащили из клинической смерти… Она отравилась снотворными таблетками… девятнадцать штук приняла ночью… потому что соседки по палате кричали на нее…

— Молчите! — взвизгнул я. — Это семейная тайна.

— А когда ее откачали, вашу маму отправили в реанимацию, и вы видели… ее там как будто распяли...

— Нина! — взмолился я. — Перестаньте! Это моя мама!

— А потом вы бегали с этажа на этаж, ловя главврача, потому что маму хотели упрятать в психушку…

— Не упрятали! — жестко сказал я.

— Вы везде теперь рассказываете о том, что она вас не любила… Верно?

— Она меня странно любила… ну просто очень странно!

— А если точнее? — сказала Нина.

— Я для нее постепенно становился всем тем, что она не любила… Мама сливала в меня как в бак все то, что ей было чуждо.

— Вот что, — сказала Нина, — если вы сейчас сядете в свою машину и поедете на дачу… у вас дача по Новой Риге?

— Ну не дача… Такая загородная квартира, маленькая…

— Вот, — кивнула Нина. — Если вы сегодня ночью там будете, она к вам придет.

— Как придет?

— Вы хотите сказать, в каком виде? Увидите сами! Пока!

Нина упорхнула, скорее как бабочка, а не как колокольчик. Я расплатился с официантом за воду из раковины, и он сказал:

— Большое спасибо! Приходите еще!

Я сел в машину, завел мотор и стал думать. Мы все, конечно все люди в мире, — искусственные интеллекты, созданные по образу и подобию, но не все искусственные интеллектуалы. Как я сразу не догадался? Нина — робот. Однако насколько она эффективна? Любой ее сбой может дорого мне обойтись. Я выбрался на Третье кольцо и поехал в сторону дачи… ну то есть этой своей квартирки. Я ехал по Новой Риге и думал: «Если она придет, я ей скажу: “Извини. Извини, ну, потому что я проспал твою смерть”.

А потом я скажу: “От тебя осталась книга. Ну да. Твоя книга воспоминаний. Я недавно взялся ее перечитывать… Многое забыл… И вдруг я услышал твои интонации… и они были такие родные, они как волны прошли сквозь меня, и я… Ну в общем…” Куда я еду? Какая-то дура, всеобщее посмешище… Бездарь! Е...й Колокольчик! Куда я еду? Куд-куда! Я сам посмешище. Мама мне была такой чужой… до того как она отравилась… Она считала меня чудовищем… Зачем я туда еду?»

Я приехал в дачный поселок, погудел. Лениво поднялся шлагбаум. Я проехал котельную, поднялся в горку, поставил машину на стоянке, вдохнул бодрый загородный воздух и почему-то пробормотал под нос фамилию Нины:

— Кошёлкина!

Я нажал в подъездной двери код двадцать восемь, поднялся на свой этаж, на лестнице горела только одна лампочка. Я открыл ключом дверь в квартиру. Дверь скрипнула. Меня охватила жуть.

Эта жуть заболтала меня, мое сознание стало каким-то ватным.

Я включил свет в большой комнате. Там никого не было.

Я прошел на кухню, везде по дороге зажигая свет. В кухне налил воду из-под крана, сел на старый венский стул, беспомощно расставив ноги, выпил воды. Все было тихо. Стояла тихая ночная жуть. Оставалось заглянуть в темную спальню. Надо было открыть белую дверь.

Сердце чудовищно билось и ухало.

— Еду в Москву! — сказал я сам себе громко и решительно, стуча челюстью. — Еду в Москву!

С этими словами я открыл дверь. Она сидела на кровати. Сутулая. На плечах серый, не свойственный ей, шерстяной платок. Но она. Это была она. Она подняла глаза и смотрела на меня. Я кивнул и сказал:

— Мама.