Классный журнал

Александр
Добровинский

Provenance

На моем письменном столе, в офисе, справа от меня лежит часть истории двухсотлетней давности. И это не шутка и не преувеличение. На предмет, к которому за прошедшие годы прикасалось множество великих, очень известных и совсем неизвестных людей, никто не обращает внимания. Время от времени становится интересно, задаст ли кто-нибудь вопрос по поводу даже не происхождения старинной вещицы, хотя ее орнамент легко читается, а вообще о том, что это, собственно, такое и почему она здесь, а, например, не на родине в музее. Не говоря уже о причинах нахождения этой вещицы на письменном столе адвоката…

Между тем это подарок. Дар очаровательной клиентки, способной удивлять своими мыслями и неожиданно неординарными поступками. К примеру, как развод, по поводу которого Она пришла к нам в адвокатское бюро, и по этому же поводу мы с ней, познакомившись, подружились. Ее посыл в рассказе о причинах развода и удивлял, и дарил надежду, что в мире еще не перевелись приличные люди. Муж, бывший банкир, сбежал из России с деньгами вкладчиков. Среди них, по словам клиентки, было довольно много нуждающихся людей. Скорее всего, так и было. Дама в моей переговорной настаивала на том, что большая часть полученных при разводе средств должна быть отослана обратно в Москву. «На чужом горе не построишь своего счастья» — это были ее слова. Я сделал именно так, как Она просила и во что Она не верила. но когда ЭТО произошло, клиентка была поражена. Это бывает у нас у всех. Сначала чего-то очень хочешь, а потом удивляешься тому, что то, что хотелось, сбылось. Где-то через месяц после того, как присужденные миллионы легли к ней на счет, Она позвонила мне и своим тягучим шепотом (удивительная манера речи) сообщила, что все задуманное осуществилось. Я не стал вдаваться в подробности. Впереди был еще один сложный процесс —  с бывшим супругом. Его-то и предстояло обсудить на ближайшей встрече.
 

Она позвонила мне из Лондона и сказала в своей практически непристойной манере: «Я купила вам подарок. Надеюсь, вам понравится. Только никуда его не прячьте. Он должен быть на виду. Почему? Когда вы увидите, поймете. Я вернусь через девяносто четыре часа. Вы поможете мне с таможней. Это не вопрос. И не просьба. Просто вы поможете мне с таможней. Объяснить?

О ваших связях я все знаю. Вы все можете. Кстати, я влюбилась. Вы его увидите через девяносто четыре часа. на фото, конечно. А, да, мне еще нужен час, чтобы пройти паспортный контроль и получить багаж. Как вы любите говорить? До скорого?»

Зная уже более-менее хорошо прибывающий персонаж, я предполагал, что Она накупила чего-то такого, от чего следует ждать неприятностей на зеленом коридоре и многочасового утомления на красном. Женщина, бросившая красивого, умного, состоятельного, а главное, любящего ее мужа по причине «внутренней усталости от брака» и его «нечестности по отношению к бедным людям», способна на все. Думаю, закуплена небольшая партия часов в драгоценных камнях, ювелирные украшения и мне в подарок — галстук-бабочка из какой-нибудь экзотической страны.

Терпеть не могу ездить кого-то встречать в аэропорт. Выброшенные на ветер полдня, которые с успехом можно было бы распределить между удовольствием и работой. Однако это был именно случай, требующий исключения из правил.

…Уже в автомобиле, направив руку в перчатке куда-то туда, в сторону Москвы, Она опять пропела в одну четверть нормального звука:

— Я заказала ужин в «Большом» у Новикова. Вы не против? Будете один или пригласите супругу?

Есть у меня время или мой вечер уже занят — дамской перчатке Hermes это было вторично. Безусловно, я позвонил. Любимая или была занята, или просто не захотела никуда идти. Внутренне, после всех пробок, я ее понимал, внешне — воспитанию приходилось держать улыбку джентльмена московского происхождения. И согласиться на ужин.

— Мне хотелось представить вас моей супруге, но она, к сожалению, сегодня не сможет составить нам компанию. А я так надеялся, что вы познакомите меня с… помните, вы писали, что влюбились? Если это бестактный вопрос, вы меня простите? Со скидкой на право адвоката спрашивать о чем угодно без зазрения совести.

— Я все помню, милый Александр Андреевич, мало того что я помню, я еще держу слово.

Как бы в подтверждение сказанного на белоснежную скатерть стола легли два конверта весьма разной толщины и объема.

— Боюсь спросить: это все, что от Него осталось? Мы развеем прах влюбленного над Москвой-рекой?

Такое впечатление, что моя клиентка на выборах отдала свой голос, и он никогда не вернулся.

Избегая моих мыслей о голосе, Она молча открыла тонкий конверт и достала из него фотографию.

На меня смотрела улыбающаяся пара из каких-то знакомых помещений. Если особь женского пола сидела напротив меня, то красавец в костюме мне был не знаком.

— Эдуард. Эксперт «Сотбис». Второй пакет, ваш подарок, приобретен по его совету. Куплено для человека, которого трудно удивить. Открывайте.

Так первый раз я увидел бумажник Наполеона. Темно-вишневого цвета с тиснением понятной буквы N на очень умело выделанной коже, размером восемнадцать—двадцать сантиметров в длину и где-то двенадцать—четырнадцать вверх. Бумажник открывался с двух сторон и имел массу отделений. Застежками служили накладные язычки той же кожи, продевавшиеся в соответствующие петли. К подарку прилагались аукционный каталог с подробным описанием приобретенного предмета, вложенный отдельный лист с итогами продаж и бирка с номером лота. Бумажник был стопроцентно императорский и абсолютно аутентичный. Несмотря на то что я коллекционер всего ХХ века (остальные времена мне до тревожности скучны), искусство и история XVIII—XIX веков за семью печатями для меня не остались.

— Это точно его? Я не ошиблась?

— Чтобы ответить на этот вопрос, вам придется доесть ваш салат и просто меня послушать. Итак. Начнем издалека. Королевская Франция была утомлена что своим дворянством, что присущим ей стилем барокко. Даже финтифлюшечки разновидности барокко — рококо, по сути своей, ничего нового не дали. Франции, а значит, в то время и миру требовалась новая мода, «новая волна» (хотя этот термин вышел из кино почти двести лет спустя, но все же…). Короче говоря, что-то совсем новое, большей частью прикладное, намного более грубое, чем барокко, линеарное, способное соответствовать времени демократии, как соответствовал ей без остановки падающий нож гильотины. Бастилию в 1789 году взяли «бесподштанники» (санкюлоты) не потому, что там были важные или значимые узники, а от усталости бороться. Ее, Бастилию, уже никто не охранял. Знаменитую тюрьму взять было так же трудно, как наш общественный туалет на Тверском бульваре. Это был знак того, что к старому возврата уже никогда не будет. Барокко умерло! Да здравствует неизвестно что! А дальше история понеслась галопом: там и потопленная в крови прекрасная Франция, и быстро исчезавшие короли и королевы, Директория, консулы с триумвиратом, обезглавленные великие революционеры и наконец… империя и император вместо короля. Если положить на весы все, что написал Флобер, то на другой чаше все равно будет перевешивать малюсенький, но возведенный истиной в гениальность диалог из его же романа между только что короновавшим самого себя Наполеоном и старым воякой—гвардейцем караула на той самой церемонии:

— Как ты находишь все происходящее, солдат?

— Это совершенно потрясающе, грандиозно, необыкновенно, сир! Жаль только тех нескольких сотен тысяч французов, которые отдали свои жизни революции, чтобы этого никогда больше не было.

По-моему, близко к тексту. И вот чудо из чудес. Редчайший случай, когда новая мода начинается не с архитектуры, а с просто банальной живописи талантливого конформиста и хорошего художника Давида. Империи нужен был имперский стиль. Его надо было немедленно создать и быстро внедрить. Для этого не хватало ни времени, ни вариантов. Вот таким образом и получился стиль ампир, который достаточно точно скопировал все, что можно было, современным языком говоря, «отксерить» из Римской империи. Как вода протекает везде, где ей предоставляется возможность, так и новая мода завладела всем. От мебели до архитектуры, от аксессуаров до дамской моды. Исключением стал лишь мужской костюм. И правда, появляться в туниках и тогах что на полях многочисленных сражений, что на балах или в повседневной жизни было как-то не очень удобно. Стиль быстро распространился по всей Европе, и граненые ножки столов и стульев, схваченные мелкими объятиями бронзовой отделки, быстро зашагали по дворцам, особнякам и квартирам. Мелкие вариации типа появления жуков в орнаментах изделий ампира первого десятилетия XIX века тоже способствовали прославлению как империи, так и ее стиля. Так, провальный поход Наполеона в Африку был заретуширован вариантом все того же ампира под названием «Возвращение из Египта». Пока понятно? Теперь к вашему подарку. Во-первых, огромное спасибо. Я безумно тронут. Во-вторых, бумажник точно соответствует стилю эпохи. По всему полю кожи на равном удалении разбросаны тисненые золотом буквы N как безусловная прерогатива императора. Бумажник объемен и мог служить как для купюр, так и для небольших деловых записок или донесений. Отделений много, и они как бы подчеркнуты одинаковой материей разной цветовой гаммы для удобства хранения бумаг. Кожа в хорошем состоянии, и лишь позолота с некоторых букв тиснения немного слетела. Изгибы морщинистые и довольно старые. Зачем вы положили туда сто долларов? на счастье? Как это мило. Спасибо еще раз. Вывод. Вещи, бесспорно, эпохи. Подделка стоила бы невероятных денег в производстве и не имела бы никакого смысла. Практически со стопроцентной вероятностью бумажник принадлежал великому корсиканцу. А что это шуршит?

— Не знаю. Где шуршит?

— Сам не понимаю. — Я залез глубоко внутрь портмоне и понял, что там что-то еще есть. — Подождите, подождите… Тут что-то есть, но я не могу понять, где это находится.

То, что глаза vis-a-vis смотрели на меня с большим интересом, — это было понятно, а вот то, что официанты во время моего рассказа слегка притормаживали около нашего столика, забавляло. Теперь же они просто внаглую стояли рядом. Любопытство не порок. Или порок?

В конце концов мне удалось обнаружить потайной карман. Он был спрятан в одном из глубоких отделений и как бы направлялся в другую сторону. Пришлось выгнуть портмоне трубочкой и кончиками пальцев (благо Создатель подарил мне два раза по пять карандашей, а не десять сарделек) аккуратно достать шуршащий предмет.

Это был старый уже свернутый в два раза клочок бумаги, который страшно было разворачивать. Да и незачем. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это. Положив его на тарелку, чтобы легче потом было с ним манипулировать, я пододвинул находку удивленным глазам напротив.

— Перед вами так называемая наполеоновка. Это поддельная сторублевая купюра, но, как ни странно, поддельная в хорошем смысле слова. Объясню, так как бумажку эту мало кто знает и еще меньше кто видел. Потрясающая история, скажу я вам. Начнем? Уже в десятом-одиннадцатом году, готовясь к войне с Россией, в условиях строжайшей секретности император пригласил троих людей для проведения задуманной операции: начальника отделения Министерства полиции (будущее Министерство внутренних дел) месье Шарля Демаре, лучшего гравера и надежного работника типографии. В чем была идея Бонапарта? Наполеон хотел, а потом и выплачивал жалованье своим офицерам на оккупированной территории России вот этим фуфлом. Ну и надо было у местного населения закупать для армии продовольствие и фураж. Придумано, конечно, хитро, но с самого начала после пересечения французами российской границы все пошло не так, как хотелось. Дело в том, что ни сам Бонапарт, ни работники, приглашенные для этого неблаговидного дела, не учитывали ни детали, ни русский характер при производстве. Ведь поскуднее русской бумаги на тот момент в Европе просто не было. Французская была слегка голубоватого оттенка и намного лучше качеством. Фальшивомонетчикам о бедности русского печатного станка было неизвестно. В наличии у них имелось по одной-единственной ассигнации в сто, пятьдесят и двадцать пять рублей. Ошибка номер раз. но этого мало. Подписи на оригинальных российских деньгах казначей делал от руки. Французам такой бред не мог прийти в голову даже в кошмарном сне после обильного марсельского стола. Это ляп номер два. Все трое этих месье были в русском языке, что называется, ни уха ни рыла. Букву «д» они путали с буквой «л», «б» с «в», ну и так далее. В общем, получалась полная бредятина. И вот он, французский вариант «Горе от ума», — строчки на подделках были ровнее, водяные знаки — лучше, а печать — качественнее. Это три. Казалось бы, хватит. Все быстро пошло наперекосяк, как только французы первый раз разбили бивуаки. Да, армии выплачивалось «роскошное» жалованье вышеобозначенным фуфлом. Только крестьяне денежных бумажек отродясь не видели и поэтому от них шарахались, а помещики и дворяне благополучно еще до прихода узурпатора из-под угрозы злобных галлов ушли в самом начале войны с насиженных мест. Грубо говоря, смылись в тыл. Фактически делать с купюрами было нечего. Итог операции: подорванная репутация великой армии. Положительных моментов — ноль. В результате всю вину свалили на дивизионного генерала графа Огюста де Коленкура (родственника известного дипломата Армана де Коленкура), а его убили при Бородино, и ответить бедный граф за навет на ровном месте не мог. Был бы под рукой какой-нибудь еврей, свалили бы на него. но эта идея в голову Наполеону так и не пришла. От позора император во время бегства по Старой Смоленской дороге и в разгар знаменитых русских морозов топил печку этими ненужными «деньгами». Прошли годы, вернее, столетия. Сегодня настоящая сторублевая французская подделка стоит дорого. За такую вещь в хорошем состоянии коллекционеры могут заплатить пятнадцать—двадцать тысяч евро. Эта бумажка чуть потрепана. Должна стоить тысяч двенадцать. Может быть, больше. Я раньше видел одну такую купюру в детстве у друга дедушки. Он в свое время выменял ее на машину. Вот и вся история. Ой, нет. Еще один забавный фактор. Сейчас делают подделки подделок. Но опытный коллекционер разберется быстро, где поддельная поддельная «наполеоновка», а где настоящая поддельная. В любом случае она ваша по праву.

Неожиданно в возникшей паузе раздались аплодисменты. Я и не заметил, как позади меня собралась публика и, затаив дыхание, слушала мои «коллекционерские» байки. Я чувствовал себя на сцене, сцена чувствовала что-то на ней. Вплоть до десерта мы продолжали выяснять, чья же это находка, и тут я начал подмечать легкое раздражение у бывшей клиентки. Надо было сменить тему и не обижать человека, потратившего на подарок мне целое состояние. Деловой разговор не то что не клеился, а становился очень тяжелым. Клиентка наотрез отказывалась платить за работу до решения вопроса. Даже не до решения суда, а до получения полной суммы иска на свой счет. на бомбардировку моего мозга шло все: и то, что Она большую часть средств передала и передаст на благотворительность, и то, что Она уже заплатила в первой части работы, и этого хватит, чтобы озеленить Северный полюс, и что подарок на столе Она сделала от чистого сердца, и теперь у нее вообще ничего не осталось. Я говорил, что готов зарыдать от таких слов, но мне мама завещала не дружить с нищими. Память мамы священна, вот почему приходится оставаться твердым, как памятник Карлу Марксу, находящийся недалеко от ресторана, где мы ужинаем. Я передвигал подарок клиентке, клиентка двигала мне его обратно. на третьем круге мы оба выдохлись и пришли к выводу продолжить дискуссию через какое-то время. Проводив даму, я отправился домой в состоянии какой-то легкой сумятицы. Что удивительно, так это то, что к дискуссии о гонораре это не имело никакого отношения. Рано или поздно мы на чем-то сойдемся. Это было совершенно иное, что-то неприятно непонятное. Мерещился какой-то таинственный обман не обман. Мне что-то очень мешало в сознании и не укладывалось в некую событийную логику, столь ценимую таким адвокатом и коллекционером, как я.

Дома Ребека первая заметила, что со мной что-то не так. Потом любимая. Потом горничная. И только потом горячий душ, который в реальности оказался холодным. Я безумно хотел спать, но, как только лег, сон пропал, как советская власть в девяносто первом году. Пришлось встать, надеть халат и отправиться в библиотеку на поиски литературы. Интернету я доверяю, но не очень. Собственной библиотеке, старым научным книгам и энциклопедиям — намного больше. Через час я поставил обратно на полку все найденные тома и потрепанные брошюры. Нет, я ничего не перепутал. Все так. но откуда это чувство тревоги? Что-то осталось неразгаданное в этой истории. но что? Ответ же был на поверхности, я держал его в руках. но сначала надо было найти вопрос. Вся эта мистическая шарада не складывалась в пазл никаким образом. Я принял мелатонин и тихо хрюкнул через полчаса под мягкое посапывание, доносящееся из кресла напротив кровати. У собаки моих забот явно не было.

Следующий день был, как всегда, насыщен событиями и встречами. Пять консультаций, два совещания, десять важных звонков плюс еще три от сумасшедших людей, съемочная группа по делу Киркорова, разнос помощнику и шесть чашек кофе. Вечером ужин с другом из Тель-Авива. Человек на два дня в Москве. Отказывать нельзя и не хочется. Мы давно не виделись, а рассказать друг другу надо многое. Один из самых известных и талантливых адвокатов Израиля умел красочно говорить о делах и о профессии. Вроде меня Создатель тоже не обделил некоторыми умениями, поэтому вечер получился одновременно и дружеский, и интересный. К удовольствию нас обоих. Однако коллеге надо было завтра рано вставать, и настал «суровый час расплаты» — принесли счет. Согласно нашей многолетней традиции, в Москве приглашаю я, на Земле обетованной — он. Так вот, в тот момент, когда я держал в руках бумажник, доставая деньги, меня просто ошеломила мысль. Она врезалась куда-то в виски, убрав все мучения вчерашнего вечера и ночи. Сразу, мгновенно и как-то пронзительно появились и вопрос, и ответ. Думаю, что со стороны на меня смотреть в этот момент было тревожно. Я молчал и тихо перекладывал купюры в бумажнике: туда и обратно, туда и обратно.

— Что с тобой? Давай я заплачу. на тебе лица нет. Если б я знал, что такое будет, мы бы не брали вина. Саша, я тебя прошу, выпей воды и дай мне счет.

— Боря, прости. Просто меня осенило. Помнишь, мы в школе по русскому проходили слова-синонимы «внезапно», «резко», «вдруг»? Вот это сейчас произошло прямо перед тобой. Цени. Ты присутствовал при чуде решения сложнейшей задачи. Предлагаю по коньяку. И потом я отвезу тебя в отель.

Следующие две недели были посвящены все тому же портмоне императора. Я встречался с неким очень занятным историком эпохи Наполеона в Петербурге, провел четыре встречи с самыми крупными спекулянтами ценными бумагами в России, убеждал одного уголовного адвоката признаться в содеянном и рассказать мне правду, пробыл восемь часов в Ленинской библиотеке, пил чай с тортиком в маленькой квартире около метро «Аэропорт» с глуховатой и жадной старушкой, у которой пришлось купить пару ненужных книг и рисунков, узнал невероятное количество полезной информации, пропустил пару, возможно, неотложных консультаций в офисе и, под впечатлением всего пережитого, понимая необходимость в данном случае исключительно эпистолярного жанра общения, сел писать. Ведь не зря у меня в общей сложности выпущено в разных издательствах восемнадцать книг. А тут всего лишь письмо. Всего лишь?

«Моя дорогая, добрый день!

Простите, что потерялся из виду в последние две недели. Мне нет прощения, но, если скажу вам, что занимался только вами, вы будете снисходительны? Ну пожалуйста…

В тот вечер в ресторане “Большой” я был несказанно удивлен и растроган вашим подарком. И не потому, что он был очень дорогой… нет. Просто это было неожиданно и как-то необычно трогательно, что ли. Да, я сделал для вас в свое время колоссальную и очень качественную работу. но этот подарок? Бумажник Наполеона? Это было как-то чересчур. И потом, почему именно бумажник? Вы бывали у меня много раз. на работе, в московской квартире, на даче. Мы работали с вами полтора года. С вашим образованием и умом вы точно должны были знать, что я собираю один лишь XX век. И тут это портмоне. Что-то во всем этом было несуразное. А когда что-то не клеится в сознании, мне не спится ночами. Я так устроен. Моя собака Ребека может вам это подтвердить. Она всегда спит в кресле напротив моей кровати.

Итак, вот суть произошедшего, по моему собственному пониманию.

Ваш вид, ужин, люди вокруг, подарок и найденная купюра на какое-то время затуманили мое сознание, ту часть мозга, которая отвечает за логику событий, способных быть уложенными в самый сложный пазл. но заметьте — “уложенными в сложный пазл”.

Сначала все-таки маленькое отступление. Во всех своих статьях и лекциях я всегда подчеркивал, что в коллекционировании существует три огромных кита удовольствий. Это инстинкт охотника, потом страсть исследователя — кому принадлежала данная вещь, картина, статуя и так далее. Французское слово provenance (“происхождение”) как-никак приобрело статус практически научного термина. Далее предмет надо каталогизировать и желательно описать. Ну и как же без несказанного удовольствия похвальбушника! Пригласить друзей на демонстрацию свежей находки, увидеть глаза собрата-коллекционера, покрытые на мгновение поволокой зависти, — это ли не прекрасное чувство собирателя? Вашим замечательным подарком вы лишали меня удовольствия номер один (инстинкт охотника). Мне не надо было искать дичь. Она была подстрелена другим человеком. Как показали последовавшие за этим две недели, это была ваша большая ошибка. не получив удовольствия от одного, я инстинктивно сосредоточился на другом. не забудьте, что, по разным рейтингам, я вхожу то в тройку, то в пятерку главных коллекционеров страны. Это многое объясняет. не правда ли?

Я остановился на том, что в тот милый и очень романтический вечер мне что-то мешало. Обычно шарады и головоломки я разгадываю очень быстро. Помните, что на радио “Серебряный дождь” я веду программу, которая так и называется — “Йога для мозгов”? но здесь загадке было ни много ни мало двести лет. Или все-таки меньше?

Я мучился сутки. Для меня это много, долго и болезненно. Особенно когда ты не понимаешь, что ищешь. но все было очень просто, или, как говорят, ответ лежал на поверхности.

Дело в том, что поддельной ассигнации в бумажнике быть просто не могло. Тем более в потайном отделении. Да, фальшивки напечатали в строжайшей тайне в Париже. В Россию в 1812 году поехал целый сундук с поддельными купюрами. Их дальнейшее применение известно, и я вам об этом рассказывал. Напомню, что небольшая часть разошлась на территории России, остальное было сожжено отступающими французами авангарда. Теперь включаем логику. Император точно знал, что напечатанные им бумажки — фальшивки и ничего не стоят. Оставим на его совести выплату жалованья своим офицерам вышеуказанным фуфлом. Как вы помните, военное казначейство пыталось на эти деньги приобрести фураж для лошадей и еду для военных. Стоп. Кто этим должен был заниматься? Какой-нибудь аналог русского “зама по тылу”. Специальные люди? Маркитантки? но точно не император! Ему зачем нужно было это фуфло? Он-то уж точно знал все о происхождении “денег”. Предположим, бумажник был найден в России, и его величество оставил его в панике при бегстве из спаленной Москвы или еще где-нибудь бросил. Ну, скажем, около Березины. Что делать не нужной никому, и в первую очередь ему самому, сторублевой бумажке на территории непокоренной и загадочной страны, еще и в потайном отделении? Нонсенс. Другой вариант. Наполеон бумажник в России не терял и увез его с собой во Францию. Вопрос тот же: такой умный человек, как император Франции Наполеон Бонапарт, оставил себе купюру на память? Сувенир о сумасшедших типографских затратах, сделанных впустую, или как память о проигранной с треском русской кампании? Бред. Поэтому напрашивается вывод первый: фальшивки в потайном отделении бумажника быть не могло. Вывод второй: люди из аукционного дома совсем не идиоты и, если бы бумагу нашли, описали бы ее в каталоге. не найти ее они просто не могли. Я слишком хорошо знаю, как они работают. Вывод третий: ассигнацию в бумажник положили после приобретения портмоне на аукционе в Лондоне. Сто процентов. Теперь возникает законный вопрос: зачем?!

Чтобы ответить на этот вопрос, для начала потребовались специалисты. Причем серьезные. Мне надо было понять, является ли ассигнация подделкой французской подделки, или это настоящая “наполеоновка”, то есть настоящая подделка 1811 года. Шанс, что след этой бумаги я найду именно в России, был предпочтителен. Мне быстро повезло, и пятый крупный спекулянт бонистики (не путать с нумизматикой) признался под воздействием принесенного мной дорогого напитка, что продал настоящую фальшивую сторублевку за пятнадцать тысяч евро одному хитренькому старичку. Как звали старика, спекулянт не помнил, и телефона у него тоже не осталось, но есть посредник, который покупателя прислал. Можно попытаться все восстановить. Теперь надо было найти след кошелька. Если я и это обнаружу, две истории будет легко соединить вместе. Правда, сюрпризы ожидали меня на каждом шагу…

К моему большому удивлению, одним из главных современных историков жизни Наполеона был профессор и житель Петербурга. Очень одаренный знаток того периода был даже награжден одним из высших орденов Французской Республики — орденом Почетного легиона. Чтобы французы признали заслуги иностранца в такой области? Это надо было заслужить. Мы созвонились, и через пару дней в кафе под названием “Счастье” напротив Исаакиевского собора я пил кофе и слушал ученого с величайшим интересом, не переставая удивляться перипетиям людей и веков. Профессор, задыхаясь от восторга, вертел бумажник в руках и рассказывал, рассказывал…

Губернатор Москвы Федор Васильевич Ростопчин, который поджег Москву в 1812 году, но всячески это отрицал, после бегства Наполеона вернулся в Первопрестольную. Один из его адъютантов и преподнес графу найденную в Кремле sacoche (маленькую сумку). Ростопчина осуждали за поджог Москвы, конкретно не за сам поджог, а за то, что бросил в городе на произвол судьбы около десяти тысяч раненных в Бородинском сражении солдат и офицеров. не помогало ничего: ни то, что при отступлении губернатор прилюдно поджег собственную усадьбу со всем имуществом, ни то, что свалил все на сына купца Верещагина и отдал его на растерзание беснующейся толпе, ни даже то, что практически заново отстроил за два года Москву после возвращения из вынужденной эвакуации во Владимир.

Граф ушел в отставку по состоянию здоровья и уехал лечиться (сейчас внимание!) в Париж… В виде извинения он прихватил с собой все тот же забытый кошелек императора. В Париже Ростопчина невзлюбили, справедливо обвиняя его во всех бедах, постигших французов в Москве и затем в России. Наполеон был еще жив, содержался у англичан на острове Святой Елены и особой популярностью у французов после всего того, что он сделал, до поры до времени не пользовался. Sacoche у графа брать никто не хотел.
 

Прожив шесть лет в Париже, граф вернулся в Россию все с тем же никому не нужным бумажником. Вернувшись в Москву, Ростопчин теряет свою любимую дочь, на глазах чахнет от всего пережитого и перед кончиной дарит не нужное никому портмоне своему камердинеру, в семье которого оно так и провалялось до девяностых годов XX века. В это время кому-то в семье понадобились деньги, и вместе с семейным сервизом, столовым серебром и чем-то еще он продал ту самую sacoche пожилому и одновременно омерзительному (со слов рассказчика) старьевщику-антиквару. Старче сообразил, какую вещь он приобрел занедорого, но все равно пошел советоваться… все с тем же профессором, сидящим в настоящий момент напротив меня. Пока старьевщик ходил мочиться под предлогом мытья рук, профессор сфотографировал бумажник. Вот фотография с той встречи, и это действительно он. Беседа петербуржца с пожилым москвичом продолжалась уже за перелистыванием мемуаров Армана де Коленкура, французского дипломата, сопровождавшего императора в русском походе.

В мемуарах свидетеля тех дней дается косвенное описание портмоне (бумажника), время от времени появлявшегося в руках императора или на его походном письменном столе. Совпадение описания в книге дипломата и предмета, принесенного стариком профессору, стопроцентное. Ученый, помешанный на периоде конца XVIII — начала XIX века, сделал королевское, как ему казалось, предложение старику, положив пачку денег на стол. Старик не задумываясь отказался от сделки и исчез на некоторое время из поля зрения профессора. Шло время, и страна, богатея, приходила в себя после шока перестройки. Точнее, богатели отдельно взятые люди. но кто скажет, что они не являются частью страны?

Как бы в доказательство последней мысли в Москве появился человек, зарабатывающий колоссальные деньги на постоянной основе. Будучи очень состоятельным человеком, полностью одержимым любовью к Наполеону, Виктор Батурин, родной брат первой московской леди, долларовой миллиардерши и по совместительству супруги московского мэра Юрия Лужкова, скупал по всему миру артефакты, связанные с обожаемым им историческим персонажем, платя баснословные деньги за раритеты двухсотлетней давности. Почему нет? Если есть такая возможность. Дальше следы бумажника для профессора теряются, хотя есть пара странных фактов, с ним связанных. Например, в двух или трех периодических московских продажных изданиях на протяжении нескольких месяцев появлялась фантазийная история об английском офицере, констатировавшем кончину императора на острове Святой Елены и забравшем себе на память портмоне Наполеона, с которым последний никогда не расставался. В середине шестидесятых годов прошлого века отпрыск английского офицера перебрался из-за сложной экономической ситуации на родине с острова в Лондон. Единственной статьей дохода острова Святой Елены на протяжении десятилетий было выращивание новозеландского льна с последующей выработкой из него крепчайшей веревки для нужд почты и армии Великобритании. но когда в начале шестидесятых искусственные волокна заменили веревки и бечевки, экспорт единственного островного товара пришел к нулевой отметке на шкале. Наследник офицера, как уже было сказано, переехал в Лондон, бумажник захватил с собой и теперь, уже будучи стариком, хочет его продать.

Профессор был уверен, что эту белиберду придумал и дал деньги для появления соответствующих статей в СМИ Константин Сергеевич (старьевщик с мерзкой физиономией). Больше мой собеседник ничего не знал, кроме телефона гнусного типа.

Вернувшись в Москву, я начал поиск сведений об этом самом пресловутом Ка Эс (практически Конституционный суд). Меня немного удивляло, что, зная большинство спекулянтов и антикварщиков двух столиц, я никогда с этим Константином Сергеевичем не пересекался. Информация о нем приходила с разных сторон, надо сказать, шустро. Причем все независимые друг от друга источники давали одинаковую информацию. Гнусный старик по кличке Освенцим был дважды судим в советское и постсоветское время. Наводил воров-домушников на квартиры и дома собственных клиентов, неоднократно “привлекался” за скупку краденого. Считался очень серьезным специалистом в истории искусств XVIII–XIX веков. Вот почему мы и не пересекались. Я же собираю исключительно ХХ век. По выражению моего товарища и известного антикварного дилера Александра Хочинского, Ка Эс всегда был очень худым, очень старым и очень противным. Приготовившись к сложному разговору с Освенцимом и набрав его номер, я вдруг услышал вместо мужского голоса женский. Представившись и описав себя в надежде на популярность человека в очках и бабочке на отечественном телевидении, я получил ответ, что Наталия Петровна узнала мой голос и может что-то предложить из интересующих меня предметов. на вопрос, могу ли я переговорить с ее супругом Константином Сергеевичем, ответ последовал больше невнятный, чем четкий. “Два без трех не бывает, — решил я. — Вероятно, Освенцим опять неудачно навел группу захвата и теперь находится в каком-нибудь СИЗО на заслуженном отдыхе”.

Через два дня я сидел в настоящей пещере сокровищ. С потолка двухкомнатной квартиры свисали четыре очень хорошие бронзовые люстры разной величины. Русский ампир. Большая редкость. Стены были завешаны всем, что придет в голову, а на полках стояло и лежало вперемешку и абсолютно беспорядочно все что угодно: книги, часы, шкатулки архангельской резьбы, подсвечники, бинокли, лорнеты и огромные веера. Наталия Петровна предупредила меня, что любит хороший и дорогой коньяк с пирожными. Желание дамы для меня всегда было законодательным актом, и я на всякий случай принес два вида коньяка. Честно сообщив, что гость дома — человек малопьющий, большого расстройства на лице хозяйки дома я не увидел. Мы выпили в пропорции: полрюмки один раз я — одна рюмка пять раз она. После этого разговор пошел как-то живее.

— Освенцим вам должен денег? Или взял вещь на комиссию и больше не перезвонил? — Началась шестая порция коньяка. — Так я за него денег не отдам.

— Нет, что вы, Наталия Петровна. Мы даже не знакомы. Просто мне нужна кое в чем его помощь.

— Обращайтесь ко мне. Костя никогда не знал, что где лежит и что из товара с душком, а что чистяк.

— не знал? Он что, в отъезде?

— В отъезде. С концами. Освенцим умер. Пару месяцев назад. Налейте мне еще. Можно сказать, совсем умер “гнилушка”. О покойниках или хорошо, или никак. Так это я еще хорошо сказала.

Было похоже, что мои поиски заходят в тупик. Настоящую поддельную ассигнацию в сто рублей у бониста покупал почти наверняка он. Надо бы вернуться к тому человеку и проверить. но зачем она ему понадобилась? Насколько я понимаю, платить Освенцим не очень любил. Чтобы “гнилушка” потратил такие деньги?! Невероятно…

— А что с ним случилось?

— Умер, я же вам сказала. А вы что ищете вообще? Это теперь все мое. Могу продать. И цены у меня другие. не как у мужа были. Мне ему надо еще памятник поставить. Черного камня. на камне фамилия, имя, погоняло, годы жизни и надпись: “Только не вставай. Жена Г.”.

— А почему “Жена Г.”? Вы же “Жена Н.”.

— Гиена меня все звали. Поэтому “Жена Г.”. Это еще в пятидесятом на пересылке кликуху мне одна ковырялка повесила. За то, что я ее подруге горло зубами вырвала. Молодая была, гордая, но застенчивая. По мокрому делу два раза чалилась. не доказали, но посадили. Наливай. Как-нибудь расскажу. Деньги с собой?

— С собой. но совсем немного, — на всякий случай сказал я и допил свою первую рюмку. — А от чего скончался супруг?

— От жадности. Как узнал, что его кинули (первый раз в жизни, между прочим), так и инсульт схватил. А так крепкий был, гаденыш. Еще бы лет двадцать прожил. Наливай. Деньги принес?

— Как это кинули?

— Как кидают? Молча и красиво. Он несколько лет одного тузика грел, грел. Под него даже одну какую-то штуку усилил. А потом зачем-то эту херню с усилением в Лондон на аукцион отправил через свою племянницу — конченую шалаву. А дальше что-то произошло, и его все кинули. И этот фраер-тузик, и шалава-племянница, и Лондон. но я особо ничего не знаю, так, разговоры подслушивала. Он когда хрипел уже синий, не очень понятно чего-то буровил: “Забери у нее, Гиеночка. Или хоть нос ей откуси”. А чего забрать-то, так и не сказал. Ну я после похорон позвонила ей и говорю: “Отдай, девочка, дядину вещь — мокрушная херня. Козленочком станешь”. А она не колется ни в какую. Говорит: “Ты, Гиена, сама скоро подохнешь. Зачем тебе дядины вещи? Лучше мне отдай по-хорошему. А то у меня от Освенцима только воспоминания остались, как он родную племянницу в детстве за жопу хватал”.

— Может, вы мне дадите телефон племянницы? Если я у нее что-то получу, непременно вам передам.

— Да не вопрос. Пиши телефон. А вообще брать чего-нибудь будешь? Чего пришел-то? Коньяк пить? Деньги принес? Наливай. А то сидим как сухари в Котласе.

По дороге домой, улыбаясь, я ловил на себе удивленный взгляд своего верного водителя. Игорь хорошо знал, что я не очень пьющий человек. А тут его шеф молчит, веселый и коньяком веет на весь салон. “Что-то не то происходит”, — было написано на лице шофера.

— Вот ты знаешь, Игорь, кто такой Тузик?

— Александр Андреевич, Тузик — это собака. Вернее, имя собаки. У нас в Александрии одни Тузики по улицам бегали.

— Нет, Игорек. Тузик — это маленький глупенький Туз. И этим все сказано. Ты любишь складывать пазлы?

Оставалось проверить еще пару небольших моментов, и вся картина готова. Я посмотрел на часы. Нет, еще не поздно позвонить одному чудесному коллеге. Успешные адвокаты отвечают на телефон в любое время… Поэтому они и успешные.

Коллега вернулся ко мне с ответом через два дня. Пазл был закончен.

Теперь на сцене должен был появиться ваш замечательный подарок и я.

Вот как развивались события на самом деле.

Освенцим, будучи настоящим серьезным специалистом в своей области, продавал антиквариат как Виктору Батурину, так и его сестре — супруге мэра Москвы. Оба собирали русское искусство XVIII—XIX веков. Виктор еще активно увлекался историей Наполеона Бонапарта. За несколько лет он собрал потрясающую коллекцию и по праву ею гордился. Нужна была жемчужина. И она появилась в руках все того же Освенцима. но было одно “но”. Большое и неприятное. ни брат, ни сестра платить московским спекулянтам и торговцам много никогда не хотели. Что-то было у Батуриных пренебрежительное по отношению к отечественным дилерам. То ли их прошлое, то ли огромное количество подделок, которыми наши люди всегда промышляли.

Короче, заплатить на “Сотбис” и “Кристис” любые ненормальные деньги коллекционеры были готовы, а купить у наших то же самое за эти же или почти за эти же деньги — Боже упаси!

Тогда Константин Сергеевич начинает готовить серьезный, может, самый серьезный денежный удар в своей жизни.

Получив в руки портмоне Наполеона, он не показывает его своему клиенту. Напротив, он приносит ему сначала один журнал с выдуманной историей про отпрыска английского офицера с острова Святой Елены со словами: “Вот это вещь! Вам бы такую — станете главным «наполеонистом» мира в одночасье”. Умоляет коллекционера найти вещь, показывает мемуары Армана де Коленкура и плачет. Батурин лишь разводит руками: “Шедевр, согласен, а где его взять?” Появляется вторая статья, и давление на коллекционера усиливается. Освенцим идет еще на один шаг. Он приобретает настоящую фальшивую ассигнацию и вместе с портмоне отправляет обе вещи в Лондон своей племяннице, которая там живет уже много лет, будучи замужем за нашим олигархом в полуизгнании. Племянница (шалава) ставит портмоне на торги. Батурин получает каталог и звонит Освенциму с радостной новостью: “Скорее всего, то самое портмоне будет через две недели на аукционе в Лондоне!” Освенцим “запрещает” Батурину покупать вещь, пока “его человек” не проверит подлинность и не составит свое мнение. Через несколько дней Освенцим прибегает к клиенту с выпученными глазами. Его человек посмотрел портмоне и в потайном отделении обнаружил настоящую фальшивку. Дураки из “Сотбис” не заметили самого главного. Это значит, что покупатель приобретет две вещи по цене одной. Вот так в коллекции появится жемчужина жемчужин! Первая и самая настоящая фальшивая купюра, лично принадлежавшая Наполеону. Как только Виктор Батурин приобретет вещь, он публично в присутствии работников аукционного дома достанет купюру из тайника, и об этом феноменальном открытии узнает весь мир. Виктор соглашается с восторженным стариком и говорит, что купит портмоне за любые деньги. Остается договориться с шалавой (племянницей). В ее задачу входит: 1) сдать на аукцион портмоне (сделано), 2) после продажи портмоне прийти в аукционный дом и сентиментально попрощаться с собственным сокровищем, незаметно положив в потайное отделение купюру, 3) найти подставную фигуру, которая будет гнать цену вверх против российского покупателя на телефоне из Москвы. За такую сложную работу племянница (шалава) получит процент икс. Какой, я не знаю, но это деталь, не имеющая значения. Кстати, вполне вероятно, и не процент, а фиксированный гонорар. Оставим догадки в покое. Наступает тот самый день. Всё и все готовы. Битва на торгах была страшная. Естественно, наш человек победил, поставив на торгах абсолютный рекорд аукциона. По идее, стоимость вещи с обнаруженной купюрой должна взлететь еще больше. Это не считая всемирной славы. Все счастливы. Спектакль окончен? Занавес? Отнюдь.

Батурин получает по почте счет к оплате из аукционной бухгалтерии. Сумма покупки плюс двадцать процентов с молотка (услуги аукционного дома). Готов заплатить, но тут вмешивается судьба и путает все карты. Виктора Батурина арестовывают наши правоохранительные органы и помещают в столь знакомый чете Гиены—Освенцима отель под названием СИЗО (следственный изолятор). Коллега, которому я звонил тем вечером, на свидании с коллекционером в Бутырской тюрьме задал клиенту вопрос о том, успел он заплатить до ареста или нет. Ответ был понятен — не успел.

Бумажник полежал несколько месяцев в кладовой аукционного дома и, в силу отсутствия платежа, был возвращен шалаве-владелице. Последняя позвонила дяде и потребовала свои законные деньги. Дядя объяснял, что и как получилось, говорил про форс-мажор, давил на жалость, возраст и тяжелый характер Гиены. Племянница возражала, что все понимает, но без денег за свою работу sacoche не вернет. От такого кидка дядю хватает удар, и он умирает под четырьмя люстрами русского ампира.

Племянница выслушивает неприятный монолог Гиены по поводу “мокрушной херни”, зная дядю, верит его жене и приходит к решению избавиться от предмета с тяжелым прошлым, сразу убив двух зайцев.

Я все правильно описываю, Татьяна Васильевна? Ваш покойный дядя никогда бы вам не заплатил ни при каких условиях. но и вы рассчитывали, что, получив деньги за продажу бумажника (вы же по документам хозяйка предмета), или кинете дядю полностью, или (при лучших для Освенцима вариантах) отдадите ему только половину. Основную работу сделали же вы. По крайней мере, вы так считали. Да?

Ясно, что от предмета надо избавиться. А тут еще вы должны начать следующий процесс против и так уже изрядно пощипанного бывшего мужа. Платить адвокату не хочется. Даже если он все делает отлично. Насколько выгоднее договориться с Александром Андреевичем на процент. И, чтобы его уговорить, разжалобить, расположить, ему надо сделать подарок. Тем более что он коллекционер. Подарок грандиозный. Преподносится вместе с каталогом. Там же фигурирует цена продажи. Нигде же не пишется, что победитель торгов вещь не выкупил. Выглядит все феерически. Остается положить на счастье сто долларов около потайного кармана, и адвокат-коллекционер все съест, случайно найдя настоящую фальшивку. Договоренность по проценту от выигрыша у вас в кармане. но что-то пошло не так.

Просто вы забыли, что когда-то говорила обо мне моя мама. А я вам об этом рассказывал. Когда маму спрашивали, чем занимается ее сын, она всегда с улыбкой отвечала: “Саша очень удачно торгует одной частью тела — головой. Торгует без ошибок”. И не учесть данное обстоятельство было вашей большой ошибкой. Прощайте».

Прошло около десяти лет. Судьба, характер и жизнь заставляли всех персонажей этой истории совершать головокружительные кульбиты.

Татьяна Васильевна не смогла до конца раздеть своего бывшего супруга и отнять у него все деньги, которые он украл у вкладчиков своего собственного банка. но и того, что ей отсудило в свое время адвокатское бюро «Александр Добровинский и партнеры», с лихвой хватило на приобретение шикарной виллы на Лазурном Берегу Франции и очень безбедное существование. Рассказы про отосланные потерпевшим деньги оказались обычным художественным вымыслом. Одно время долетали слухи, что Татьяна Васильевна (она же племянница, она же шалава) живет затворницей в своем доме и полностью погрузилась в религию. В какую и с какой целью — не знает и не верит никто.

Наталию Петровну Соболеву (урожденную Розен) я часто навещал, и мы даже подружились. Она оказалась очень неординарным собеседником с невероятной судьбой. Гиена происходила из аристократической русской семьи, и портрет ее предка героя войны с Наполеоном Григория Владимировича Розена украшает галерею 1812 года в Эрмитаже. Ирония судьбы. Семья была сослана в тридцатых годах куда-то в Магадан или на берег Печоры. Там еще ребенком она познакомилась с сыном таких же, как ее родители, врагов народа, очень худеньким и болезненным на вид мальчиком Костей. В отличие от семьи дворян Костин отец был известным русским интеллигентом-искусствоведом. Соболев — автор множества монографий по русскому искусству, левый эсер, а после революции еще и чекист. Именно Костин отец был организатором и одним из руководителей комиссии по изъятию культурных ценностей семьи Романовых и православных шедевров. Именно Соболеву принадлежало последнее слово «Культурной ценности не представляет» под документом, разрешающим и переплавку изделий из золота и серебра, и продажу ценностей на Запад. Логично, что в 1937 году папу-искусствоведа за все хорошее расстреляли, а семью сослали. Они познакомились в школе, потом поженились, всю жизнь любя и ненавидя друг друга. Она выговаривала ему, что из-за таких тварей, как его папа и вся его семья, случилась революция. Он называл ее родственников никчемными мягкотелыми пиявками на теле страны, не способными ничего сделать хорошего. Оба мстили советской власти как могли. Обоим советская власть мстила как хотела. За что Наталию Петровну прозвали Гиеной, я уже рассказывал. Константину Сергеевичу Соболеву дали прозвище Освенцим в более не существующем жутком изоляторе под названием «Таганка» из-за страшной худобы. После кончины мужа Наталия Петровна довольно быстро все продала и уехала первым классом в путешествие по Юго-Восточной Азии. Скончалась она у подножия Тибета, оставив по завещанию (которое я и составлял) все свои средства Русскому старческому дому под Парижем. Причины мне не известны.

Российский историк, питерский специалист по военной истории Франции Олег Соколов, который мне так помог в решении загадки бумажника Бонапарта, был арестован, а затем судим за убийство любовницы.

Виктор Батурин также был судим, но совсем по другой, очень модной в последние годы 159-й, статье Уголовного кодекса (мошенничество). Отсидел свой срок, вышел на волю и, кажется, снова был арестован по новому делу. Что стало с его великолепной коллекцией, я не знаю.

Что же касается меня, то я за эти годы приобрел архив Любови Петровны Орловой и Григория Васильевича Александрова. Помните? «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», «Весна» и так далее. Материал настолько интересен, что я решил его издавать. Сейчас выходит пятый том. Под влиянием этой покупки начали складываться еще три очень серьезных собрания. Коллекция плакатов, коллекция фотографий, коллекция агитационных украшений. Да-да, было и такое. Это помимо русского фарфора советского периода, агитационной лаковой миниатюры (агитлак), агитационных изделий из кости (агиткость), ковров, живописи, графики, мебели, книг, часов, виниловых пластинок и тому подобного. Больше всего меня интересует период двадцатых-тридцатых и шестидесятых годов XX века. Остальное мне не очень интересно.

Иногда мне дарят вещи, лежащие вне сферы моих коллекционерских увлечений. Бронзовая подставка для карт, мела и щеток. Все для ломберного стола середины позапрошлого века. Каминные серебряные часы фирмы «Павел Буре» с императорской яхты «Штандарт», бумажник Наполеона Бонапарта, который он потерял во время бегства из сожженной и совершенно негостеприимной Москвы, и другие.

Удивительно, но из предметов, которые я не собираю, начинает складываться отдельная коллекция. Забавно, не правда ли?   


Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №113. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".